– Надо, – сказал он с неохотой, – начать с ними переговоры. Во избежание войны между кланами. Никому не нужны лишние ссоры. Мы не артане…

Бронник промолчал, Мелизенда повернулась к Ютланду, он наконец понял, что ответа ждут от него, сдвинул плечами.

– Зачем?

– Что зачем? – переспросил князь. – Зачем переговоры вообще? Или в данном случае?

Ютланд отодвинул опустевшую тарелку, поднялся, бросил на остальных хмурый взгляд.

– Да, – ответил он. – Зачем столько переговоров? Вантит слишком увяз… в этом самом. В разговорах.

Князь покачал головой.

– Как же видно артанина… Хотя, дорогой Ютланд, я понимаю, почему тебе не хочется быть героем, постоянно сокрушающим врагов…

Ютланд насторожился.

– Почему?

– Ты видел, – сказал князь осторожно, – к чему привел героизм твоих братьев… и вообще всех артан. Даже куяне заразились от вас этим безумием, хотя уже давно могли бы остановить взаимоистребительную бойню рассудительными переговорами. Указали бы на вред войны не только для Куявии, но и для Артании. Артане, остынув, поняли бы, что, радостно разрушая Куявию, вредят и Артании…

Мелизенда сказала наставительно:

– Но ни те ни другие за стол переговоров не сели! И выиграл снова Вантит, куда перенаправились потоки товаров, куда сбежали от войны умные и просвещенные люди… Видишь, Ютланд, где твое место?

– Где?

– На защите ценностей просвещенного Вантита! – выпалила она.

Он фыркнул, отвернулся. Бронник взглянул на Мелизенду, в глазах мелькнула невеселая усмешка.

– Воинственная Артания, где в цене сила и мощь мускулов, и сдвинувшаяся на магии и волшебстве Куявия… Обе страны считают правыми только себя, а свои ценности ставят выше всех остальных… А рядом ничем не примечательный Вантит, страна торговцев и ремесленников, где ни во что не ставят как безумную отвагу артан, так и познания в магии куявов. И эти вантийцы, сохраняющие нейтралитет и не дающие втянуть себя в войны региона, незаметно крепнут, расширяют влияние, у них и богатство, о котором осторожно помалкивают, а еще и немалая воинская мощь, которую держат внутри страны, чтобы не раздражать соседей…

Ютланд сказал мрачно:

– Вы тут беседуйте, а я пока загляну к магу. Мне это привычнее, чем разговоры. Дивы и маги… там все просто и без дипломатии.

Князь сказал с беспокойством:

– Как-то все слишком просто. Загляну! К магу не так уж и заглянешь. Он силен, а еще далековато. К тому же в высокой башне.

– К обеду вернусь, – сообщил Ютланд.

Князь и Бронник посмотрели с удивлением, Мелизенда поспешно пояснила:

– У него быстрая лошадка. Ютланд сказал – Ютланд сделал!.. К обеду вернемся.

Князь охнул, а Бронник и Ютланд уставились на нее в изумлении.

– Ваше высочество? – переспросил Бронник. – Мне послышалось…

Она ответила с достоинством:

– Он под моим присмотром! Мужчин нельзя надолго оставлять одних, наделают глупостей.

Ютланд скривился, но смолчал, а по его виду князь и боярин поняли, уже спорил в таких случаях, но проигрывал.

Хорт остался с Мелизендой, как и велел Ютланд, и только когда он оседлал Алаца и выводил его под уздцы из темной конюшни на утреннее солнце, по ступенькам дворца сбежала Мелизенда.

Вид у нее настолько решительный, что он молча поднялся в седло и протянул ей руку. Она взлетела к нему уже привычно, моментально устроилась и спросила задиристо:

– Ну, чего стоим?

Спустившись с холма, нырнули в утренний туман, настолько плотный, что иногда могли видеть деревья на два десятка шагов впереди, но другой раз сгущался так, что в нем тонули кончики пальцев вытянутой руки.

Хуже всего, когда сбивался в комья, тогда мерещились призрачные фигуры от карликов до великанов.

Мелизенда все ждала, когда же солнечные лучи сожгут эти плавающие в воздухе сырые лохмотья, но туман не исчезал. Алац двигался шагом, не желая с разбега натыкаться на острые сучья, хотя когда пару раз задел, там обломились не только сучья, но и сами деревья, а на его гладкой черной коже не осталось ни царапины, словно весь выкован из лучшего железа.

Одно время туман начал истончаться, но когда снова спустились в низинку, попали словно в молочный кисель, мутный и вязкий, она со страхом посматривала на черные ветви, страшные в своей изломанности, словно в смертельной муке, поблескивают как-то странно, можно подумать, только что