царя-батюшку. Точнее, дедушку. Но верить в доброго дедушку – это уж действительно как-то приземлённо. А интересно всё-таки, что он дальше устроит.

Сергей повернулся лицом к Старику. Тот смотрел спокойно, не мигая, и сейчас уже не казался ни смешным, ни жалким. Какие-то очень уж уверенные были у него глаза. Он ждал ответа, знал, что ответ непременно последует, но когда именно – не столь важно. Торопиться некуда, бояться нечего – он хозяин всей нынешней игры, он держит банк. А коли так – можно не грозить, можно не гипнотизировать взглядом. Зачем? Всё получится само собой. «Сабо сомой».

А ведь что интересно – он уверен, будто у Воспитателя Латунина осталось только две возможности. Или каяться, или хамить. В принципе он прав, альтернативы на горизонте не видно. Но стоит ли играть роль в его сценарии? Хотя какое это имеет значение? Сейчас не до психологических нюансов. Однако надо ему что-то ответить. Молчание разрастается и делается слишком уж глупым. Тем более темп всё равно потерян. Как в шахматах. Он, Сергей, получил шах и ищет, чем бы закрыться. А в перспективе мат. Ферзём и слоном. Если, конечно, худосочный Ярцев потянет на слона. Ладно, пускай будет как в шахматах.

Сколько он ни играл, всегда тянул до мата, не клал короля, хотя одного лишь взгляда на доску хватало, чтобы оценить перспективы. Нет, ни на что не надеясь, всё же трепыхался. Отец посмеивался над этим, утверждал, что в нём действуют обычные подростковые комплексы. Против лома, как известно, нет приёма.

А Сергей и не спорил, с отцом вообще невозможно было спорить, тот либо замыкался, либо переводил всё на какой-нибудь подходящий к случаю анекдот. Отец любил подкреплять свои мысли анекдотами. «Помнишь, как в той байке» – обычное его присловье. А голос прокуренный, гулкий, словно по глиняному сосуду постучать костяшками пальцев. Ещё в сопливом пацаньем возрасте Сергей ругал его за курение, говорил, что высосет рак лёгких. И ведь накаркал же! Вообще после маминой смерти всё у них стало не как у людей. Не отец сыну запрещает, а наоборот. И так всю жизнь, почти что с самого её начала. Ему же и пяти лет не было, когда принесли ту телеграмму. Но именно тогда, отревев, побившись головой о паркетный пол, отмолчавшись на похоронах, он понял простую вещь: мамы не будет никогда. И значит, надо охранять единственное, что осталось, – отца. А для этого – стать взрослым, несмотря на свой детсадовский возраст.

Отец, правда, не очень-то с его запретами считался. Кивал, дескать, правильно, дескать, давно пора, а сам всё делал тихой сапой. «Тихой папой» – было у них такое семейное присловье.

…А обещанного дождя в тот день так и не случилось. С утра натянуло свинцово-грязных туч, малость побрызгало – и всё. Почему это вспомнилось именно сейчас? Гроб не влезал в лифт, пришлось тащить его по лестнице, с седьмого этажа. Крышку вынесли позже, а по лестнице спускались без неё. На поворотах отцовская голова моталась из стороны в сторону, и было полное ощущение, что он живой, что он посмеивается над глупым спектаклем, который непонятно зачем затеяли «родные и близкие покойного». И никак не получалось поверить, что всё это не понарошку, что всё по правде. И только в крематории – когда случилась канитель с бумагами, когда шофёру совали мятые стольники, а потом породистая служительница в синей форме, с лицом бульдога-медалиста, произнесла парочку гладких (согласно инструкции) фраз – вот тогда, пожалуй, и накатило по-настоящему. Всё это – лиловые печати на справках, сытая харя конторского чинуши, штампованные заклинания служительницы – было не понарошку. А когда вернулись домой, ему первое время казалось, что отец заперся у себя в комнате, курит и разминает сигареты пальцами. Автоматически, не замечая, думая о чём-то запредельном.

Как же он тогда надрался! В дым, в дребадан, в сосиску, тщетно надеясь, что поможет… После поминок водка сразу и навсегда ему опротивела, и он использовал спиртное лишь как гнусное лекарство – хотя бы после того нахального утреннего звонка.

А дождя в тот день так и не случилось…

– Знаете, Сумматор, по-моему, вы совершенно напрасно выставили Ярцева. – Сергей обнаружил, что постукивает костяшками пальцев по столешнице. – Его отсутствие ничего не меняет. Просто нам не о чем говорить. Каяться я не собираюсь, грозить и обличать – тем более. Разумеется, у меня есть причины, и, разумеется, я о них умолчу. Ваша претензия на некую духовную близость мне понятна. Но это же смешно. Я ведь вашим баечкам больше не верю.

– Это каким же именно? – живо спросил Старик, наклоняясь к Сергею.

Похоже, он ждал именно такого поворота.

– Не всё ли равно? Зачем я буду перед вами оправдываться? Да и вы передо мной. Однажды дождливым осенним вечером я крупно обманулся. И это определило последующий ход событий. Ну а теперь меня не волнует личное будущее. А вы… Вы на работе. Работайте, исполняйте свою службу.

– Эффектно сказано, – восхищённо отозвался Старик. Видно, он радовался, что всё же сумел разговорить Сергея. – Да только эффект-то дешёвый. – Старик даже присвистнул, изображая огорчение. – Прямо как в плохих детективах. По-моему, не хватает лишь фразы «Маски сброшены!» или «Игра окончена!». Постарайтесь не лгать хотя бы самому себе. Тот имидж, которым вы сейчас прикрываетесь, – он ведь тоже маска. Причём довольно старая, бывшая в употреблении. «Гордо реет буревестник, чёрной молнии подобный» или «Я сладко пожил, я видел солнце». В общем «Безумству храбрых поём мы песню». Стоит ли продолжать цитаты? Эх, Серёжа, Серёжа… На самом-то деле вам сейчас и зябко, и тоскливо, и ровным счётом ничего вы в ситуации не смыслите. Поэтому давайте исходить из реального состояния дел. И не принимайте красивых поз. Вам это сейчас ни к чему.

– Интересно, чего же вы от меня ждёте? – хмыкнул Сергей. – Неужели покаяния? Или развёрнутую психологическую автохарактеристику?