Сперва пришлось напрячь всю оставшуюся волю, но потом многолетняя привычка взяла своё – и вскоре стало гораздо теплее. Острые когти холода разжались. Можно было идти вперёд.

И Костя пошёл вперёд.

Идти в глухой, плотной тьме оказалось нелегко. Ему чудилось – ещё шаг и он упрётся в какую-нибудь стену. Или врежется лбом в затаившийся выступ на потолке. Да к тому же и узел с мокрой одеждой оттягивал руку – чем дальше, тем сильнее. Косте не раз уже хотелось его выкинуть. Нафига он сдался? Главное, выйти на ту сторону, а там он уж как-нибудь разберётся. Но всё-таки не бросал, а лишь временами перекладывал из одной руки в другую. С каждой минутой узел всё больше смахивал на гирю. Даже мелькнула мысль – размяться бы с такой «гирей» в спортзале, на Боевых Методах! От коллективного смеха стены бы затряслись…

Ну и здорово же он умотался, если такая чепуховина осложняет жизнь! Хотя, успокаивал он себя, на его месте любой бы выдохся. И в самом деле – сперва незнамо сколько тащился по Дыре, голодный, усталый. Потом плюхнулся. Куда? Наверное, это была подземная река. Или не река, а озеро. Течения он не запомнил. Впрочем, разницы нет. Всё равно запросто мог потонуть. А вот не потонул. Почему? Неужели он, Костя, такой мощный? Ерунда. Это не спарринг в зале, под присмотром тренера. Читал же он, что от ледяной воды сразу начинаются судороги, потом отказывает сердце – и кранты человеку. И ведь не о каких-нибудь дистрофиках там шла речь. И спортсмены тонули, и десантники… Взрослые, сильные… Кажется, в той книжке было написано, что человек выдерживает две-три минуты, а после ему конец. А он, между прочим, долго плыл. Очень долго. Но никаких судорог не было. И дно под ногами появилось именно в тот момент, когда последние силы кончились. Ни раньше, ни позже. Да к тому же ещё одна неувязочка. Падал-то он с большой высоты. Брюхом о воду шлёпнулся. По всем законам природы должны быть отбиты внутренности. Но вроде бы всё цело. Или тут другая природа, с другими законами?

Странно как-то получается. Это постоянное везение, полоса удачи, начавшаяся ещё в карцере, когда появилась дверь. Потом склад, и шкаф, и Дыра. Будто кто-то невидимый и сильный помогает ему.

Между прочим, не первый раз приходят мысли о невидимых помощниках. Только раньше он отмахивался, не до того было. А теперь стоило бы разобраться.

Если ему и в самом деле помогают, то кто? На кого он может рассчитывать, кроме как на самого себя? А на себя что рассчитывать? Что он может? Он – один, голый, слабый, глупый, а против него целая орда: Санитары, Воспитатели, Сумматор этот ихний. И ведь, наверное, есть и другие, о ком он не знает. Что он вообще знает об этом странном мире? Не больше, чем воробей про Галактику. Скорее всего, здесь имеются такие силы, о которых он и понятия не имеет. Может быть, именно эти силы за ним сейчас и гонятся. Кажется, в последнюю их встречу Белый говорил о каких-то «сгустках»… Белый… Белый… До сих пор Костя боялся подумать всерьёз, кто же он такой. Сон? Ну уж нет. Пускай и приходил к нему Белый во сне, но сам-то он сном не был. Правда, доказательств никаких. Настоящих доказательств, которые можно было бы подержать в руке, взвесить, ощутить их силу.

Ну ладно, были сны, которых он поначалу пугался. Это ещё не доказательство. Сон пришёл – и ушёл, растворился в памяти, его уже не вернёшь. Хотя недаром Серпет из-за его снов так встревожился. Он, Серпет, мужик серьёзный, по мелочам дёргаться не станет. Конечно, он врал. Врал, говоря, что нет на самом деле никакого Белого, что всё это загадочная болезнь.

Другое дело – дверь. Это и в самом деле ни на что не спишешь. Потому что дверь – была. И был Белый в том последнем сне, когда он говорил: «Выход есть. Когда вспомнишь об этом, сделай вот что. В уме считай до десяти, а после поверни руку вот так…» И показал, ввинтил свою ладонь в прозрачный воздух снежной равнины.

А после была ледяная камера, отчаянье, тоска… Тогда и вспомнился Белый. А после – звон невидимого колокола.

Что тогда случилось? Ведь и в самом деле ничего особенного. Гром не грянул, стены не рухнули. Но появилась дверь. Высветилась жёлтой рамкой в стальной темноте карцера. Он тогда ничего не соображал от удивления и радости. Толкнул её изо всех сил, отчаянно. И дверь легко, бесшумно открылась. За ней оказался узкий коридор, который освещала тусклая, забранная в проволочный колпак лампочка. Цементный пол покрывала давняя пыль, а вдоль стен тянулись какие-то переплетающиеся трубы, чёрные змеи кабеля, отовсюду неслось низкое гудение, точно урчал нажравшийся свежатинки хищник.

Откуда же взялась дверь? Ясно, что раньше её не было. И не могло быть. Санитары – они не такие уж дураки, знают, куда запирать. Нет уж, хватит играть с самим собой в прятки. Дверь ему открыл Белый.

И кто же он тогда? Человек? Не похоже. Рука проходила сквозь него, точно сквозь клубы дыма, но зато он двигался, разговаривал, даже зачем-то снежок слепить пытался. Правда, ничего у него тогда не вышло. И Костя понял почему. Снег должен был чуток подтаять, а для этого нужны тёплые руки, живые. А Белый? Живой ли он? Что за вопрос? Он же говорит, думает, что-то его огорчает, что-то радует… А руки у него мёртвые. Нет, странно всё это!

И всё же при мыслях о Белом забрезжил у Кости в душе какой-то свет. Пускай ещё не надежда, но что-то на неё похожее, слабый такой лучик, словно от потерянного фонаря. И сейчас именно этот лучик вёл его дальше, в темноту и неизвестность.