Она опустилась на колени. Заглянула под кровать. Милостивый Боже, ведь знает на сто процентов, что пусто, а всё равно нужно посмотреть, иначе не успокоишься. Бесконечными приступами стресса, страха и паранойи она довела себя до крайности. Психиатр сказал: необоснованные панические атаки зачастую перерастают в депрессию, способны истощить нервы, довести до суицида. Найдутся ли силы свести счёты с жизнью в одночасье, как бывший любовник? Нет. Пусть порой хочется уснуть и не проснуться, но мысль о прекращении всего сущего страшит. Как это так – она сомкнёт глаза, и дальше сплошная тьма навечно? И не увидит, что случится потом? Ах, хотелось бы посмотреть. Она в гробу, похороны, священник с бородой и кадилом, сладковатый дым ладана, монотонное пение, первая горсть земли, просыпавшаяся на сосновые доски, залитые слезами верные подруги. Ай, да тьфу, в самом-то деле. Какие подруги, к чёртовой матери? К ней никто не придёт, кроме полупьяных небритых кладбищенских рабочих, чтобы рыть могилу, – они-то и проводят её в последний путь.

С трудом распрямившись, женщина вернулась к тумбочке.

Осторожно выдвинула нижний ящик. Там, тускло поблёскивая, лежал маленький дамский «браунинг» – старая модель, из тех, что на заре XX века барышни носили в муфте или ридикюле. Никелированный, с перламутром на рукоятке, мушка из серебра. Семь патронов, калибр маленький. Но если стрелять в упор, с самого близкого расстояния, вполне достаточно: ранит или даже убьёт противника. Настроение изменилось. Охрана? А что охрана? Самый качественный телохранитель работает за деньги, значит, его легко перекупить за хорошую сумму – если не в два, то в десять раз больше… Тут согласится каждый. Женщина повертела в руках револьверчик – такой симпатичный, миленький… Прицелилась в приоткрытую дверь, держа оружие, как в кинобоевике, двумя руками. Внезапно ей пришла в голову мысль: а если «браунинг» не выстрелит? Она же никогда не использовала «игрушку» в деле. Порох отсырел, гильзы заржавели… Ну или что там может быть, она существо не военное, в подобных вещах не разбирается. Вот, допустим, прямо сейчас в этот проём проскользнёт Он. И что делать?

Прикусила губу, пытаясь справиться с дрожью.

Когда женщина открыла глаза, в дверях действительно стоял Он. Смотрел прямо ей в глаза – без улыбки. Лицо не выражало ничего, сквозняк обдувал льняные кудри: волосы шевелились, словно змеевидная причёска Медузы Горгоны. Направив оружие ему в грудь, она без колебаний нажала на спуск. Щелчок. Второй раз. Щелчок. Третий. Чёрт возьми, вот так и думала! Человек шагнул вперёд, протягивая руку. Жертва раскрыла рот, но из горла вырвался даже не хрип – сиплый, тихий свист. Глядя, как Он приближается, хозяйка быстро вложила ствол «браунинга» между зубов, почувствовав прогорклый вкус оружейного масла. Сомкнула губы, машинально облизнув дуло. Кончено. Выхода нет.

…Охранник снаружи дома повернулся к окну, услышав выстрел.

(Загородное шоссе, Москва, психиатрическая лечебница)

…Обычный вечер. Нужные таблетки якобы поглощены и усвоены организмом, я создаю иллюзию своего сна на больничной койке, отправляясь в соседние палаты. Я ведь обещал. Меня ждут. Обманывать грех. Сегодня я пообщаюсь с тем самым ненормальным вегетарианцем, убившим пять человек. Как и в моё время, здесь принято беседовать за алкоголем: правда, значительно более крепким, нежели привычное по Палестине виноградное вино. Иначе говоря, без водки – не беседа. Трезвенники вызывают неуважение, неудовольствие и даже подозрение – уж не шпион ли заграничный, часом? К счастью, я тоже пью и вполне сойду у больничной публики за своего. Правда, мне не нравится слишком резкий вкус пшеничного вина, но, учитывая условия моего пребывания, сойдёт и этот суррогат веселящего напитка. Удивительно – я ведь создал хлеб для пропитания, а из него мастерят выпивку. Впрочем, из чего её только не делают? Яблоки, свёкла, груши, картошка – устанешь перечислять. Из помидоров разве что не получается, видимо, пока рецепт не освоили. Моего ночного собеседника обычно связывают на ночь, хотя такое и запрещено правилами… Ну, понять санитаров можно. Я появляюсь у кровати, осторожно присаживаюсь на пластиковый стул. Щелчок пальцами: ремни на его руках развязываются, свесившись на пол. Быстро сотворяю из воздуха поднос, на нём – варёный молодой картофель, посыпанный укропом: дымящийся, с капельками подсолнечного масла… Оливковое здесь почему-то не в чести. Сосед быстро уничтожает содержимое подноса, и я немедленно повторяю ему порцию. Парень ест с большим аппетитом, говорят, у заключённых всегда превосходен, а тут, по сути, и есть тюрьма. Ты под охраной, выйти нельзя, установлен режим, по которому живёшь. Любопытно, почему подобные учреждения называются лечебницами? Это же карцер.

Убийца с упоением облизывает пальцы.

Забавная личность. Напоминает мне одновременно Дисмаса и Гестаса – иудейских разбойников, между чьими крестами на Голгофе добрые римляне поставили мой собственный. Правда, сосед в кровавых деяниях не раскаивается – и этим склоняется в сторону Гестаса. Более того, он утверждает, дескать, я самолично велел ему задушить этих девушек, он выполнял мой непосредственный приказ. Представляете? Да офигеть! Я обратился в голос, нудно твердящий ему бессонными ночами: блудницы гнусны, развратны, они нарушают заветы Господа, танцуют на потеху грешникам, бесстыдно обнажив свои тела в притонах, подобных худшим вертепам Вавилона. Так парень и заявил в полиции, будучи застигнут во время избавления от очередного трупа, – тащил умерщвлённую жертву за волосы в канаву. И что, это тоже я ему подсказал? Вот так послушаешь, я только и делаю, как приказываю определённым лицам завоевать, ограбить, замучить до смерти остальных людей, других же дел у меня в принципе нет. Да-да, по мнению крестоносцев, именно я велел вырезать тысячи жителей Константинополя, каковые хоть и христиане, но православные, а значит, схизматики и еретики. Я не являлся пред светлые очи рыцарей, но