Этим нагромождением отвратительной лжи можно было бы пренебречь, если бы не тот факт, что написано сие в доброй вере (в доброй вере фанатика) и отражает широко распространенное мнение, взлелеянное завистью, выраженной в причитаниях Берналдеса по поводу насилия иудеев и «новых христиан», которые, по его мнению, неискренни в принятой ими новой вере.

Изабелла не могла не заметить это чувство и понимала истинные его масштабы. В 1474 году ей представили очень печальную поэму, повествующую о «новом христианине» Антоне Монторо, где с ужасающими подробностями была описана резня обращенных и содержалась мольба о справедливом возмездии, доказывалась невиновность «новых христиан» и их искренность в принятии христианской веры. Эта жалоба пробудила сострадание в ее нежной душе, а проницательный ум отметил злой умысел и зависть, скрытые под правоверным усердием католиков.

Взвесив все эти соображения, королева отвергла предложения Охеды.

Весомее всякого другого, возможно, был тот аргумент, что трибунал инквизиции давал клирикам значительную власть. Изабелла уже проявила – и очень отважно – свое негодование по поводу присвоения духовенством тех полномочий, которые являлись привилегией испанского короля, и, чтобы подавить посягательства на эти права, не убоялась противостоять самому папе. Ее согласие с требованиями Охеды позволило бы духовенству основать учреждение, которое, не будучи подвластным мирским законам, непременно лишило бы Корону определенной части власти, которую Изабелла так ревниво оберегала.

Итак, королева отклонила ходатайство доминиканца, и нет сомнений, что в этом ей оказал поддержку кардинал Испании дон Педро Гонсалес де Мендоса, архиепископ Севильский, который в это время находился при дворе.

Охеда удалился расстроенный, но никоим образом не смирившийся. Он ждал более благоприятного момента, возбуждая тем временем религиозный фанатизм масс. И едва Фердинанд вернулся в Севилью к своей королеве, доминиканец возобновил увещевания.

В лице короля он надеялся обрести союзника. Кроме того, его поддержал фра Филипп де Барберри, инквизитор Сицилии. Последний недавно приехал в Испанию, намереваясь получить из рук католических сюзеренов, владевших Сицилией, подтверждение давнего декрета, обнародованного 1223 году императором Фридрихом II. По этому декрету треть конфискованной у еретиков собственности отходила к инквизиции; кроме того, губернаторам всех округов вменялось в обязанность оказывать покровительство инквизиторам и их сподвижникам в деле преследования еретиков и евреев, заподозренных в принятии христианства из корыстных побуждений.

Упомянутые привилегии монархи должным образом утвердили, считая своим долгом поступить именно так, ибо это соответствовало их представлениям об инквизиции, учрежденной Гонорием III. Но Изабелла так и не изъявила желания учредить трибунал в Кастилии.

Однако аргументы Охеды и Барбери были поддержаны аккредитованным при кастильском дворе папским легатом Николао Франко (епископом Тревизским), которому, несомненно, представлялось, что создание института инквизиции в Кастилии было бы с удовлетворением воспринято папой Сикстом IV, поскольку служило бы усилению влияния церкви в Испании.

Для Фердинанда это предложение, по-видимому, имело определенный соблазн, потому что предоставило ему способ доказать свою набожность и одновременно – за счет конфискаций, которые обязательно следовали за обвинениями людей из очень состоятельных слоев общества – пополнить почти опустевшие сундуки казны. Если путь веры оказывается также и путем к выгоде, не так уж трудно остановить на нем свой выбор. Но, став монархом всей Испании и будучи абсолютным властителем в Арагоне, Фердинанд не имел в Кастилии влияния, сравнимого с властью Изабеллы. Кастилия оставалась ее королевством, и требования закона и политики вынуждали короля покориться ее воле. Поэтому все, что он мог сделать – присоединить к увещеваниям священников свой голос. Все вместе они оказали такое давление на Изабеллу, что она отступила и пошла на компромисс.

Королева дала свое согласие не только на то, чтобы против «новых христиан», придерживавшихся иудаизма, были предприняты крутые меры, но и на то, чтобы произвести обращения среди собственно иудеев; она возложила трудную задачу контроля за соблюдением требований христианской веры и католических догматов на кардинала Испании – с точки зрения христианской и человеческой морали, не было человека более подходящего для этого, но, с точки зрения его современников-фанатиков, не было человека менее подходящего.

Объявление Изабеллы о таком решении не могло не шокировать Охеду, посчитавшего, что уже добился своего. Эта уступка его желаниям была отнюдь не той, какой он добивался, поскольку обходила стороной проповедующих монахов, которые провозгласили инквизиторскую деятельность своей особой миссией и осуществляли ее своими особыми методами.

Как бы там ни было, королева приняла решение, и к этому нечего было добавить. Кардинал Испании повел дело в истинно христианском духе, отстаивая правду и справедливость с тем усердием, которое ассоциировалось с его именем. В целях осуществления своей миссии он составил инструкцию, которая не сохранилась, но Ортис де Суньига и Пулгар сообщают нам, что она была выдержана в форме катехизиса⁴⁷ .

В ней «он указывает, – сообщает Пулгар, – обязанности праведного христианина со дня появления на свет в соблюдении таинства крещения и прочих обрядов, которым он обязан следовать, а также приводит перечень, что христианин должен изучить, во что верить и как поступать в соответствии с христианской верой во всякое время и во всякий день, вплоть до дня смерти».

Мариано, Суньига и прочие историки со слов Парамо и Саласара де Мендосы решили приписать основание инквизиции в Кастилии кардиналу Испании. Они задались целью сопроводить похвалами и славословиями память о нем и его имени; ибо, по их мнению, у него не могло быть цели важнее этой, встреченной обществом с благодарностью и признательностью. Но суд менее подверженных фанатизму времен требует, чтобы была установлена истина и чтобы память о нем была лишена этой весьма сомнительной чести. Современники кардинала не подтверждают того, что пишет о нем Парамо. К тому же, чрезвычайно неправдоподобно выглядит утверждение, будто кардинал Мендоса поддерживал идею создания учреждения, которое должно было бы лишить его и других испанских епископов тех полномочий в «делах веры», которыми до сей поры они были облечены.

Итак, примас⁴⁸ испанской церкви занялся возложенной на него задачей и написал свой «катехизис», который должны были изучить все приходские священники всех кафедр и школ.

Однако ревностные его методы не соответствовали желаниям Охеды и папского легата. Доминиканец, расстроенный поворотом событий и полный решимости возобновить атаку, изыскал новые аргументы для воздействия на монархов: в Севилье произошел инцидент, который оказался на руку фанатику.

Молодой дворянин из влиятельного рода Гусманов оказался вовлеченным в любовную интригу с дочерью «нового христианина». Добиваясь любви, он ночью, во вторник страстной недели 1478 года, тайно проник в дом ее отца и был принят девушкой. Но любовников напугали голоса в доме, и Гусману пришлось спрятаться. Из своего убежища он подслушал беседу нескольких придерживавшихся иудаизма горожан, которых принимал отец его возлюбленной. Юноша слышал, как страстно отвергали они божественность Христа, как горячо поносили имя Его и Святую церковь.

Покинув дом, он незамедлительно явился к настоятелю-доминиканцу, чтобы разоблачить богохульников.

Этот молодой кастилец является столь любопытной личностью, что позволительно будет немного отклониться от главной темы нашего повествования, чтобы познакомиться с ним поближе. Психологически его невозможно понять: он знал, что величайшая добродетель христианина есть добродетель целомудрия, и наоборот, худший проступок против Бога – невоздержанность. По крайней мере, именно этому его учили. Поскольку он сам согрешил, у него должно было возникнуть ощущение греховности содеянного, ибо он подобно вору прокрался в дом «нового христианина», чтобы совратить его дочь. Но услыхав, какого мнения этот «новый христианин» и его друзья о Боге, в которого он верует, этот повеса почувствовал себя оскорбленным в религиозных чувствах, возмутился словами (не действиями!) этих отвратительных людей. И он со всех ног бросился к настоятелю, с ужасом поведав ему о подлости, подслушанной им, которая казалась ему несравнимой с подлостью, совершенной им самим. Поэтому он даже не пытался скрывать ее. И, по- видимому, доминиканец также ужаснулся преступлению «новых христиан» против Бога, в которого они, как оказалось, не верили, и, недолго думая, провозгласил, что это преступление против Бога свойственно всем кастильским «новым христианам».

Вот прекрасная иллюстрация контраста между теорией и практикой христианства!

Опираясь на сведения, сообщенные молодым человеком, Охеда провел расследование и арестовал шестерых иудеев.

Они признали свою вину и умоляли о прощении. Поскольку инквизиция с ее ужасными мерами против «relapsos» («Relapsos» – о которых мы вскоре услышим – те, кто приняв христианство, втайне оставался верен иудаизму ) в Кастилии еще не была создана, их мольбы были удовлетворены после выполнения наложенного на них церковного наказания.

С материалами этого «дела отвратительной безнравственности» Охеда незамедлительно направился в Кордову, куда теперь удалились монархи. Повествование ничего не потеряет, если мы опустим изложение случившегося устами благочестивого святого, но упомянем, что он добавил к этому, что добрый люд Севильи негодует и близок к мятежу. Он вновь доказывал таким образом настоятельную необходимость учреждения инквизиции. Не приходится сомневаться, что его активно поддерживал и легат Франко, находившийся в то время при дворе.

Тем не менее. Изабелла по-прежнему не давала согласия на столь крайние меры.

Но в этот момент, согласно Льоренте, на сцене появился другой защитник веры – мужчина в черном плаще доминиканского братства, человек пятидесяти восьми лет, высокий и худой, с сутулыми узкими плечами, с бледным лицом, смиренным взглядом и выражением глаз кротким, благородным и милосердным.

То был монах Томас де Торквемада, настоятель доминиканского монастыря Санта-Крус в Сеговии, племянник прославленного Хуана де Торквемады, кардинала Сан-Систо.

Его влияние на королеву было огромным, его красноречие – блистательным, его логика – убедительной. Охеда приметил это, и его надежды наконец переросли в уверенность.