Он не исчез как личность, нет — как личность он просто вдруг сделался не нужен, точно сброшенная маска. Исчез он как упырь, ибо именуемое так существо, представитель особой расы в классе разумных обитателей мира, обернулось в его сознании уродливым големом, глупой ошибкой… ум с трудом подбирал определения… вот — зыбкой абстракцией! Тенью на стене, вообразившей, будто она главнее того, кто ее отбрасывает.
Олень шевельнулся. Не обращая ни малейшего внимания на ошарашенный взгляд Тучко, тот, кто недавно звался Персефонием (хотя и сейчас мог бы им назваться — имя для него не имело значения) продолжал свое дело, и раны затягивались, пока он пил кровь. Целительное воздействие? Глупость. Обмен жизненной силой? Тоже глупость. У происходящего не было названия, во всяком случае, названия, которое понял бы прежний Персефоний, а новый в названиях не нуждался.
Наконец исчезла последняя рана. Персефоний разбудил животное. Олень сделал несколько неуверенных шагов, помотал головой и, тяжело ступая, направился к воде. Утолив жажду, он медленно удалился в чащу. Глядя ему вслед, Персефоний наконец заметил, что боль уже не мучает его: раны зажили вместе с ранами животного.
Человеческий голос… знакомое лицо…
Человек, с раздраженным видом сидевший на бревне на краю поляны, поднялся на ноги и зашагал прочь. Персефоний вздрогнул, ощутив потребность следовать за ним. Он не понимал, зачем это нужно, но без рассуждений двинулся в путь.
Лощина, остывающее кострище, громадная брика… испуганно фыркающие лошади…
Хмурий Несмеянович посмотрел на посох, словно тот был обычной палкой, и бросил на траву рядом со своей постелью.
— Между прочим, заряд почти исчерпан, а где его пополнить, не представляю. Нет, как уже было сказано, я не напрашиваюсь на комплименты, но хотелось бы знать, на кой шут все это было нужно?
— Нужно… — с трудом ворочая языком, произнес упырь.
Обычное сознание пробудилось в нем, он чувствовал себя, словно заново учится ходить после долгой болезни. Неужели рассуждения о потере разума и превращении в животное оказались отнюдь не фигурами речи? Полно, он вел себя совсем не по-животному… но и не как нормальный разумный, не как упырь, это точно.
Тень на стене не понимает своих действий, и горе ей, если она задумается над их смыслом.
Персефоний решительно не понимал, что с ним случилось, и его это пугало, но еще больше пугало другое — оставшееся в душе чувство, будто все его поступки были
— Между прочим, ты, конечно, не мой солдат, и я не отдавал тебе приказа стоять на посту… Но я рассчитывал на тебя, когда просил наблюдать за дорогой, — сурово говорил между тем Хмурий Несмеянович.
Персефоний вздрогнул. Упрек бригадира рывком вернул его в прежнее состояние. Обида незаслуженного обвинения больно уколола сердце, хотя — он чувствовал это — еще недавно, склонившись над оленем, он бы, самое большее, пожал плечами, а то и вообще не обратил бы внимания на слова человека.
Потому что человек — случайный гость в мире ночи…
Но сейчас Персефоний вышел из мира ночи, слова спутника стали важны.
— Я наблюдал за дорогой! Даже сейчас, хотя связь теряется… Хмурий Несмеянович, я не могу рассказать, что со мной произошло, я сам ничего не понимаю, но ваших преследователей поблизости нет. А если вы мне не верите… не важно. Можете не верить. Но я сказал правду.
— Верю, корнет, — вздохнул Хмурий Несмеянович. — Сам не знаю почему, но верю. А, к черту все это! Ты как, дальше караулить можешь?
Персефоний проследил за его взглядом и осмотрел себя. Костюм превратился в лохмотья, но под страшенными прорехами виднелась здоровая плоть. Раны исчезли без следа.
— Могу.
— Вот и славно, — сказал Тучко, укладываясь. — Только сразу скажи, если соберешься еще прогуляться!
— Нет, не соберусь.
— Добре…
Персефоний поворошил чуть тлеющие угли, заставляя себя не думать ни о чем. Лучше считать случившееся странным сном, по крайней мере, до тех пор пока он не вернется в Лионеберге и не предстанет перед Королевой — быть может, она все разъяснит.
Однако не думать не получалось. Мир ночи, теперь пугающий, но отчего-то по-прежнему манящий, ждал упыря — то есть не упыря Персефония, а того, кем он, оказывается, может стать, поддавшись безмолвному зову природы.
Тучко завозился под одеялом. Интересно, сообразил вдруг Персефоний, а как он вообще сумел меня отыскать? Бой с големом был не таким уж и шумным.
Разумного ответа не было, и оставалось принять тот, что подсказывало сердце: Тучко пришел туда, где он был нужен, просто потому, что был нужен именно там и именно в тот момент. Таков уж он был.
— Хмурий Несмеянович!
