«магум» и спустил курок без всякой надежды попасть — он ведь не умел толком стрелять. Однако пуля угодила в цель. Предназначенная для того чтобы одной ударной силой глушить закрывшегося щитом чародея, беззащитного человека она чуть не разорвала пополам. Жмурий рухнул на булыжник бесформенной грудой плоти.

Глаза Хмурия Несмеяновича расширились. Стиснув посох, он обжег Персефония взглядом, и какое-то мгновение тот был уверен, что бригадир прикончит его. Но тут его внимание было привлечено каким-то движением у стены Рады. Раздвинув обломки балкона, там выпрямилась припорошенная каменной пылью фигура. В ней трудно было признать Эргонома, но это был он — полуоглушенный, помятый, окровавленный и все-таки живой. Заморец не поскупился на средства магической защиты.

— Сзади! — успел крикнуть Персефоний, глядя, как наемник поднимает оружие, которое так и не выпустил из рук.

Хлопнул выстрел, «ведьмак» изверг облако сизого дыма. Пуля врезалась в спину Тучко и вышла из груди. Бригадир упал на колено, но не рухнул ничком — в последний миг оперся о посох. Он продолжал смотреть на упыря, но теперь во взгляде его не было ни гнева, ни боли.

Эргоном, повесив пистолет на пояс, вынул из рукава короткий магический жезл и прежде, чем Персефоний успел осознать происходящее, направил на упыря. Рука сама вскинула «магум», но трудно было упырю, даже при его силах, соревноваться в быстроте с человеком, который всю свою насыщенную убийствами жизнь учился стрелять раньше своих противников. Тяжелый револьвер еще только поднимался, когда зеленоватая ветвистая молния сорвалась с жезла и ударила… в призрака, неожиданно материализовавшегося на линии огня!

Это был Романтик. Он возник в воздухе с раскрытыми руками, заслоняя собой упыря. Кажется, он хотел что-то крикнуть, но не успел: молния окутала его сетью искр и развеяла вмиг, оставив тоненькую струйку дыма.

Эргоном настолько был уверен в своем стрелковом искусстве, что уже отворачивался. Заметив краем глаза что-то неладное, он вновь посмотрел на упыря, и на лице его отразилось удивление. Он снова вскинул жезл… Но Персефоний уже прицелился. Грянул выстрел. Эргонома развернуло и отбросило назад. Упырь двинулся к нему, сокращая расстояние, взвел большим пальцем курок. Ба-бах! Вторая пуля впечатала заморца в стену. Третья ударила в солнечное сплетение и выбила воздух из наемника. Тот согнулся, молния из жезла чиркнула по булыжникам, но он нашел в себе силы выпрямиться и, пока барабан проворачивался для нового выстрела, выпустил молнию, чудом разминувшуюся с головой упыря.

Внезапно Хмурий Несмеянович, все это время стоявший на коленях, рывком развернулся и выпалил по Эргоному очередь, от которой перед глазами заплясали пятна. Посох надломился — должно быть, не был рассчитан на такой мощный разряд.

От наемника остался только черный силуэт на стене.

Бригадир упал лицом вниз.

Персефоний стоял посреди площади, с револьвером и саквояжем, вокруг стонали раненые. Наверху метались сполохи колдовского огня, а понизу стелился едкий дымок и стоял запах гари.

— Вот он! — раздалось вдруг поблизости. — Хватайте упыря!

Персефоний огляделся и увидел бегущих к нему полицейских. Он не мог сказать, сколько времени заняла перестрелка перед Радой, но схватка с ифритом подходила к концу, пламя падало с неба все реже, и служители закона взялись за дело.

— Стой! Бросай оружие!

Хотя Персефоний и без того стоял и «магум» держал дулом вниз, именно этот окрик вывел его из оцепенения. Он кинулся прочь — туда, куда уходили после марша войска. Вслед ему протрещали вразнобой несколько выстрелов, воздух над плечом вспорола голубая парализующая молния, но, видимо, расстояние было великовато для полицейского оружия, рассчитанного на применение с небольших дистанций. Упырь добежал до угла, свернул за него, помчался дальше, не обращая внимания на нескольких перепуганных солдат, вжавшихся в стену. Со спины накатили запоздалые трели свистков. Впереди лежал сквер, Персефоний перемахнул невысокую оградку и побежал, петляя между деревьями. Еще выстрел позади, еще вспышка. Какой-то проулок. Персефоний оглянулся на бегу — преследователей не было видно. Счастье, что среди них не оказалось ни одного упыря, или лешего, или еще кого-нибудь, от природы способного к быстрому бегу.

Наверное, разумнее было бы сейчас выйти на широкую улицу и смешаться с толпой, но Персефоний сообразил это намного позже. А пока бежал, неосознанно выбирая дворы и проулки поглуше. В голове постепенно складывалось осознание происшедшего. Его, законопослушного упыря, преследуют сейчас как террориста, сообщника безумца, покусившегося на правителей графства! Тогда как по-настоящему виноват он только в гибели Романтика — несчастного призрака, ужасно бестолкового… так ведь романтики другими и не бывают, наверное. Вот эту вину Персефоний ощущал отчетливо, она сжимала сердце и заслоняла другие провинности, даже бестрепетное убийство Жмурия, даже злобу, с которой он стрелял в Эргонома…

— Стоять!

Молния предупредительного выстрела ударила сверху. Около глухой стены дома покачивался ковер-самолет, на нем стояли двое полицейских, нацелив на упыря жезл и пистолет. Персефоний отшатнулся, ударился спиной о забор. Самолет скользнул вниз, и тут упырь всадил в него пулю — без раздумий, молясь только, чтобы не зацепить разумных. Продырявленный ковер накренился и упал. Один из полицейских кувыркнулся и врезался в куст сирени, росший на углу. Второй, обладатель жезла, приземлился более удачно. Он был упырем, и не самым молодым, так что силы и проворства ему было не занимать. Мягко спружинив, он выпрямился, прицелился, держа жезл обеими руками, и выпустил молнию, которая хлестнула в… саквояж, изо всех сил