– Я скажу.
– Нет, не скажешь, иначе я убью вас обоих.
Грохот шагов полицейских стучал мне в уши, и я почувствовал, что мостик забыл ту молитву, которая ранее держала его в целости. Когда то, что прежде казалось целым, превратилось в ничто, выбросив меня в воздух, мне показалось, что я услышал чей-то чих.
Все вокруг было синим и смазанным, не в фокусе. Ну, не совсем не в фокусе, а скорее похоже на двоящееся изображение. Мутный свет проникал в окна, но этот свет исходил из ниоткуда и ничего толком не освещал, не делал хоть немного менее темным.
Я с трудом поднялся на ноги, произвольно предположив, где сейчас находится верх. По полу расползался густой туман, он крутился и извивался по собственному желанию, расплываясь во все стороны по этому склепу, где воздух совершенно не двигался. У меня подвернулась нога, и меня мотнуло в сторону, так что я оказался лицом к лицу с каким-то мужчиной. Он стоял и смотрел на меня. Целую секунду я был уверен, что у него, скорее всего, нет головы, но потом увидел, что это всего лишь я сам, мое собственное отражение в зеркале. А зеркало было высоким, высотой, по крайней мере, с дверь, и пока я в него смотрел, заметил мгновенный промельк какого-то движения у себя за спиной. Я обернулся и успел заметить фигуру, тут же скрывшуюся за углом, фигуру высокой женщины в белом с синим отливом халате или мантии, без лица, но с пышной копной волос; она двигалась легкими, судорожными шажками. Я метнулся к этому углу, но за ним была полная тьма, тупик, стена. Движимый самыми горестными предчувствиями, я всем телом ударился о стену, но она не поддалась. Повернувшись назад, я заметил в стене позади зеркала арочный проход. Я бросился к нему и вышел наружу.
На луг, на волнующийся под ветром и сияющий синевой луг, заросший высокой травой с белыми головками, под сине-черным небом. Луг был прекрасен, но мертв, здесь не было ни единой певчей птички. Я пошел напрямик сквозь высокую траву, пошатываясь и спотыкаясь, пролагая неровную дорожку и направляясь в тусклый предвечерний свет.
Через сотню ярдов я остановился и обернулся: позади не было никакого здания. Пока я так стоял, борясь с головокружением и тошнотой, вдыхая тяжелый, влажный воздух, начал идти снег – огромные хлопья идеально-белого цвета прорезали каналы в свинцово-сером небе. Снегопад помог воздуху немного очиститься и проясниться, и я почувствовал себя уже в силах покопаться в карманах и выудить сигаретку. Иногда я чувствую себя так, как будто моя жизнь – всего лишь способ как-то заполнить промежутки времени между прикуриванием этих проклятых штуковин.
Прикуривая трясущимися руками, сам немного дрожа, я припомнил, как сперва мне казалось недостойным курить здесь, особенно бросать на сотканную из сновидений землю окурки сигарет, изготовленных человеком. Но потом я однажды уронил здесь несколько монет, когда пытался выкупить назад любимый пиджак одного из своих подопечных, а когда посмотрел на пол, монет там не оказалось. А ведь это были настоящие монеты, монеты Города, и я так и не понял, куда они девались.
После этого я уже не особенно озадачивался проблемой сигарет и спичек: если уж металл не может найти себе здесь места, то они тем более не найдут. С годами я еще больше уверился в том, что это вообще не имеет никакого значения, что все, что здесь упало, проваливается сквозь несуществующую, нематериальную поверхность и падает куда-то еще. А к тому времени я уже не мог делать вид, что Джимленд не меняется от нашего присутствия, что он всегда будет все таким же.
– Нет! Пожалуйста, не надо!
– Услышу от тебя еще хоть звук, и горло тебе перережу! И запущу туда пауков!
Я обернулся назад, лицом к протоптанной в высокой траве дорожке, и глубоко затянулся. Голос проплыл мимо и упал на землю вместе со снежными хлопьями, отчетливо слышимый, словно говорящий сидел у меня на плече. Но рядом никого не было. На секунду меня охватил приступ жуткого отвращения, смазанного и скользкого, хорошо ощутимого в этом свежем, бодрящем воздухе. Это было похоже на горячую волну темного ужаса, смешанного со стыдом. Потом это ощущение пропало, ускользнуло само собой и исчезло где-то вдали, оставив меня всего в соленом поту и в грязи, и все яркие огни мира вдруг вызверились на меня и погасли. Сделав еще одну глубокую затяжку, я последовал за этим ощущением.
Снег падал все гуще, а я шел все дальше, и ноги шуршали в высокой траве. Так я шел, кажется, примерно час, следуя инстинкту, следуя за неслышимым хихиканьем, доносившимся из-за завесы падающей белизны. Сейчас я наверняка уже почти догнал Элкленда. Остатки его снов были слишком плотные и узнаваемые, их явно оставили здесь совсем недавно.
Я и раньше терял здесь людей и знаю, что их нетрудно найти снова, для этого мне вовсе не нужно особо напрягаться. Не нужно, потому что их обнаружение не такая уж приятная вещь – для меня. Когда я их обнаруживаю, то это вовсе не означает, что все вокруг развивается на удивление и подозрительно хорошо, потому что любой дурной сон, который им снится, становится частью меня самого. Я умею и могу отыскивать людей, я могу вести людей за собой, потому что разделяю их сны. Если это звучит похоже на очередной вздор в стиле хиппующих идиотов, тем хуже. И если то, что я иной раз теряю людей, по-вашему означает, что я некомпетентен в своем деле, значит, вы сами не знаете, о чем толкуете. В следующий раз, когда вам приснится сон, попытайтесь сделать
