Алиса судорожно вздохнула.

А затем он коснулся ее руки – и у нее не осталось другого выхода, кроме как его стукнуть. Браслеты воинственно зазвенели. Незнакомец отшатнулся от удара, Алиса закричала, вырвала у него корзину и опрометью кинулась домой – задыхаясь, почти не разбирая дороги и лишь в глубине души радуясь, что луна наконец-то решила осветить ее путь.

Разумеется, мама и слушать не стала ее оправданий. Честно говоря, она так разозлилась, что почти ударила дочь по руке. Она не дала Алисе ни малейшей возможности объяснить, почему ее юбки в грязи, корзина сломана (на самом деле совсем чуть-чуть), а в волосах полно травы. Вместо этого она сделала страшное лицо, указала дочери на ее место за столом и заявила, что, если Алиса еще хоть раз опоздает, она сошьет ей пальцы вместе.

Ну конечно.

Мама вечно чем-то угрожала дочери. От этого у нее улучшалось настроение, а вот Алиса начинала скучать. Обычно она пропускала все угрозы мимо ушей («Если ты немедленно не доешь свой завтрак, я превращу тебя в слона!» – пообещала ей мама однажды, и девочка даже воодушевилась), но как-то раз мама пригрозила превратить ее в мальчика. Алиса так перепугалась, что целую неделю нигде не пачкалась и вообще вела себя до неприличия прилично. С тех пор она частенько раздумывала, были ее братья мальчиками с самого начала – или просто так разозлили маму, что их постигло это ужасное наказание.

Мама бережно распаковала принесенную Алисой корзину. Похоже, та волновала ее куда больше дочери и трех сыновей, которые молча ждали начала трапезы за стареньким столом. Алиса провела ладонями по гладким доскам. Годы усердной кухонной службы отполировали их почти до зеркального блеска. Стол этот сделал папа, и Алисе нравилось понарошку вспоминать, как он его мастерил. Конечно, на самом деле помнить она ничего не могла: стол был старше самой Алисы.

Девочка взглянула на папин стул – пустой, как и всегда, – и опустила голову на скрещенные руки. За эти годы печаль подточила ее кости, и от воспоминаний они принимались ныть, точно от сквозняка. Снова подняв глаза, Алиса увидела три маленькие фигурки, которые едва виднелись над столешницей. Братья смотрели на нее с таким предвкушением, будто она могла превратить их жилетки в конфетки, а рубашки – в промокашки. Пожалуй, в другой день Алиса действительно попробовала бы, но мама и без того на нее злилась, а девочке не хотелось снова ночевать со свиньями.

С возрастом Алиса начала понимать, что они с мамой не нравятся друг другу вполне взаимно. Маме не было дела до Алисиных странностей. Она вообще не относилась к тому типу родителей, которые проникаются любовью к потомству инстинктивно, от одного взгляда на пухлощекий кабачок в пеленках. Причуды детей не вызывали у нее умиления. В целом она считала Алису полезным, хотя местами и нелепым ребенком – но если бы вы подловили ее в Честное Воскресенье, она ответила бы, что ей нет ни малейшего дела до собственных детей, нет и не было, и как они у нее вообще получились, одному богу известно. (Конечно, приятных вещей об Алисе мама тоже могла бы сказать немало – только вот почему-то все время забывала их озвучивать.)

Алиса подцепила с тарелки цветок и отправила его в рот, позволяя яркому вкусу неспешно растечься по языку. Цветы ей нравились; один укус – и она снова чувствовала себя полной сил, готовой пуститься в пляс. Мама обычно обмакивала их в мед, но Алиса предпочитала чистый, ничем не приукрашенный вкус. Она вообще любила правду: на губах и во рту.

На кухне было тепло и уютно – хоть и вполсилы. В отсутствие отца Алиса с матерью старались, как могли, но в иные вечера на их тарелках пышно расцветала скорбь, и они зачерпывали ее ложками вместе с сиропом, не проронив об этом ни слова. Сегодня было еще не так плохо. Печка вспыхнула лавандовым жаром, когда мама пошевелила поленья и бросила в горшок несколько принесенных Алисой ягод. Вскоре весь дом наполнился запахами инжира и перечной мяты. Они пропитывали воздух так густо, что Алиса могла бы слизнуть их языком.

Наконец мама успокоилась и заулыбалась. Ягоды ференики напоминали ей о прежних счастливых временах, когда они с мужем были вместе и всё было хорошо. Ференика считалась редким лакомством – разыскать ее было непросто, – но после исчезновения отца мама стала ею одержима. Проблема заключалась в том, что найти ягоды могла лишь Алиса (почему, я объясню позже), – и Алиса, конечно, исправно их приносила, потому что с ягодами в доме было гораздо лучше, чем без них. Да, она опаздывала, вечно где-то пачкалась, ленилась и препиралась по любому поводу – но никогда не возвращалась домой без добычи.

Почти никогда. Сегодняшний вечер едва не стал первым.

Алиса всегда чувствовала, что мама ее использует: ференика была единственным лекарством, ненадолго исцелявшим ее разбитое сердце. Она нуждалась в Алисе, хотя предпочитала не заострять на этом внимание. И Алисе, конечно, было жаль маму – но еще больше жаль себя и братьев. Иногда ей хотелось, чтобы мама выросла – а может быть, наоборот, уменьшилась – в ту маму, которой им так сильно недоставало. Увы, она не могла размолодиться, и Алисе оставалось любить (или не любить) ее такую, какая есть. Ничего, снова подумала девочка. Скоро, очень скоро она встретит свою судьбу. Прекрасную, великую судьбу! Зима в Ференвуде сменялась весной, весна сменялась летом, а Алиса ждала уже слишком долго.

Она непременно выиграет Сдачу и докажет матери, что ей больше не нужна опека и носки. Она станет первооткрывателем! Изобретателем! Нет, лучше – художником! Она охватит целый мир парой широких мазков! Рука Алисы, отвечая ее мыслям, чертила замысловатые узоры в наполненной медом тарелке. Движения девочки становились все размашистее и увереннее, пока вилка-кисточка триумфально не взмыла в воздух… Чтобы через мгновение приземлиться – впрочем, не без определенного изящества – в шевелюру одного из братьев.