В мире, богатом загадками и тайнами, также встречаются и чудеса.

Держась от меня подальше, мистер Хэнлон закружил по подвалу, переходя от мебели к стопкам коробок и снова к мебели, напоминая покупателя, который попал в магазин, где не бывал ранее, и смотрит, что сколько стоит.

– Аддисон, думаю, ты знаешь, что обрушилось на мир.

– Вы про эпидемию?

– Эпидемию, после которой, думаю, долгая война между человечеством и микробами закончится.

– Да, будет плохо. – Я вспомнил про Телфорда.

– Будет хуже, чем плохо. Согласно последней информации, это вирус, созданный человеческими руками, и смертность составляет 98 процентов. Результат превзошел их ожидания. Потом вирус вышел из-под контроля.

– Я боюсь за Гвинет. Телфорд, умирая, плюнул в нее.

Мистер Хэнлон в удивлении вскинул голову, но тут же отвел глаза.

– Где Телфорд нашел ее?

– Он добрался до девочки раньше нас. Тоже заразил.

Мистер Хэнлон помолчал, но не потому, что ему нечего было сказать. Наоборот, хотел сказать слишком много.

– Я всегда надеялся, что повод будет более приятным, но принимать тебя в своем доме для меня большая честь. «Аддисон Гудхарт» подходит тебе больше, чем «Сын Оно».

Тигью Хэнлон, опекун Гвинет и благодетель, который дал отцу ключ от продовольственного склада и примыкающего к нему магазина подержанных вещей, оказался совсем не адвокатом, получающим высокие гонорары, как я поначалу предполагал.

В свое время морской пехотинец, прошедший войну, он стал священником и настоятелем церкви Святого Себастьяна. Именно к нему в час беды обращались наши с Гвинет отцы. Именно благодаря ему его прихожанка, мать судьи Галлахера, приняла все необходимые меры, чтобы девочку отдали под опеку Гвинет. Он был осью наших пересекшихся жизней.

В ту ужасную ночь мы находились в подвале дома настоятеля, примыкающего к церкви Святого Себастьяна, и отец Хэнлон обходился без белого воротничка священника, символизирующего на публике его статус.

До его признания чашу моего сердца до краев наполняли эмоции, а теперь она переполнилась. Я сел на краешек кресла, попытался найти подобающие слова и поначалу не смог. Накатившая волна эмоций не сшибла меня. Диплом по стоицизму я защитил еще до того, как научился ходить. Мне требовалось лишь мгновение покоя, и нужные слова, я это знал, обязательно бы нашлись.

– Вы кормили нас все эти годы.

– Еда не принадлежала мне. Ее жертвовали церкви.

– Вы одевали нас.

– Ношеной одеждой, которую тоже приносим в дар.

– Вы хранили наш секрет.

– Другого и нельзя ожидать от священника, выслушивающего исповеди.

– Вы никогда не подняли руку на отца.

– Я видел его лицо лишь несколько раз.

– Но никогда не ударили его.

– Я смог только раз посмотреть ему в глаза.

– И не ударили его.

– Мне следовало это делать чаще.

– Но после каждой встречи вы впадали в отчаяние.

– У меня периодически случалась депрессия и до того, как я узнал о тебе и человеке, которого ты называешь отцом.

– Однако от мыслей о нас ваша депрессия усиливалась. Вы сообщили в записке, что мы вызывали у вас кошмары, но вы все равно поддерживали нас.

Закрыв лицо руками, он заговорил на латыни, не со мной, возможно, молился. Я слушал, и, хотя не понимал слов, его великая печаль сомнений не вызывала.

Я поднялся с кресла, приблизился на пару шагов к отцу Хэнлону, но остановился, потому что мне не даровали, в силу моих отличий, способность утешать людей. Если на то пошло, я вызывал ярость. В ту ночь, когда отца жестоко убивали, я лежал под внедорожником, остро ощущая собственную неадекватность, бесполезность, и стыдился своей беспомощности.

Латинские слова крошились в его рту, слетали с губ отдельными слогами, он запинался в молитве, глубоко, со всхлипом вдыхал, а с выдохом из груди