Куратор опять напрягся, что-то там делая, и я представил себе, что он привязан к стулу и пытается освободиться от стягивающих его веревок, хотя понимал, что идея эта бредовая.

– Если ты не приедешь сюда, я сделаю с Джейн Доу 329 то, что обещал сделать с тобой пятью годами раньше. Она, конечно, не доставит мне такого удовольствия, какое доставила бы ты, маленькая мышка. Она бледненькая и даже не поймет, насколько я хорош, когда воткну в нее сама знаешь что.

– Она ребенок.

– Но выглядит неплохо, они ее хорошо кормили, каждый день делали массаж, занимались с ней физическими упражнениями, так что мышечный тонус у нее в порядке.

– Я уже еду.

– Ради ее блага я на это надеюсь.

– Двадцать минут.

– Ты уверена, что успеешь? – засомневался он.

– Двадцать минут, – настаивала она.

– На двадцать первой ты уже опоздаешь.

Он оборвал связь. Я нажал красную клавишу на мобильнике Гвинет.

– Ты берешь мейс, – распорядилась она, – я – тазер.

– У них оружие.

– У нас наступательный порыв.

– Я видел, как застрелили моего отца.

– Надейся на толику удачи.

– Никакой удачи не существует.

– Точно, – кивнула она. – Не существует.

Мы встретились в водовороте жизни, который скорее раскидывает людей в разные стороны, чем соединяет, мы нашли друг в друге так много общего, что отринули сомнения и перебороли слабости, превратив их в решимость и силу, мы влюбились, прекрасно понимая, что не можем обладать друг другом, что любовь эта сердца с сердцем, разума с разумом, души с душой. Нам достался бесценный дар. И хрупко выстроенная цепочка причин и следствий в красоте и утонченности превзо-шла самое изысканное яйцо Фаберже, а может, и целую сотню яиц.

Чтобы сохранить эту любовь и получить годы для исследования малой толики ее дорог и святилищ, мы не имели права ни на одно неправильное решение, и нам оставалось только делать все правильно, причем быстро и эффективно.

Мы миновали снегоочистительную машину, похоже сломавшуюся. Маячок на крыше ярко горел, но не вращался, и полосы желтого света не сменялись тенями. Машина стояла с выключенными фарами, неработающим двигателем, открытой дверцей пустующей кабины. Снежинки таяли на еще теплом капоте. Светились только подфарники, и большую машину медленно заносило снегом.

Чуть позже в жилом районе меня удивили дома с освещенными окнами. Их хозяева явно не спали, подобно обитателям многих других домов. Писатель Ф. Скотт Фицджеральд сказал, что в темноте души всегда три часа ночи, и эти шестьдесят минут между тремя и четырьмя часами в буквальном смысле были самыми темными в городе. Но не в эту ночь.

На улице, обсаженной кленами с голыми ветвями, автомобили у тротуара и валы снега, появившиеся стараниями снегоочистительных машин, не позволяли припарковаться. Гвинет заглушила двигатель, поставила «Ровер» на ручник, и мы вышли из кабины напротив дома из желтого кирпича, оставив для проезда только одну дорожную полосу.

Калитка в железном заборе, ступени крыльца, дверь – каждый ориентир на последнем участке пути наполняла угроза, а ветер, бросавший в спину снегом, советовал как можно быстрее переступить порог, что бы нас за ним ни ожидало. Телфорд знал о нашем приезде. На скрытность рассчитывать не приходилось.

Прежде чем Гвинет нажала на кнопку звонка, я попытался ее остановить:

– Может, пора на этот раз, кем бы мы ни были, позвонить в полицию?

– Телфорду нечего терять. Если он увидит полицию, у него окончательно снесет крышу. Да и какие копы приедут на вызов? Ты можешь гарантировать, что кто-нибудь из них серьезно относится к принесенной клятве? И приедут ли они? Ответят на вызов в такую ночь? С этого момента мы одни, Аддисон, совершенно одни, ни на кого не можем рассчитывать. И через две минуты опоздаем.

Она нажала на кнопку звонка.

Никто не ответил, она открыла дверь, и мы вошли. Увидели мертвого Уолтера, лежащего в арке между прихожей и гостиной. Выстрелили в него не один раз.

В гостиной горели лампы, перед статуэткой Девы Марии мерцала свеча, в телевизоре о чем-то рассуждали голоса – Уолтер и его сестра в тот роковой