Мы не ответили, не посмотрели на него, наблюдали, пока черный дым не сменился серым. Сначала полностью сгорели конечности, потом огонь развалил торсы, и сквозь синее пламя мы увидели в трещинах красные угли.

– Вы закончили? – спросил Уолек. – Или хотите еще сжечь диванную подушку? Может, и кресло?

– Мы закончили, – ответила Гвинет.

– Хорошо. Я тороплюсь, так что…

– Вдруг собрались в поездку? – спросила она, указав на чемоданы.

– Как я понимаю, это не твое дело.

– Вам некуда идти, ваше высокопреосвященство.

– Я вырос там, где снега еще больше. Сквозь этот буран проеду без труда.

– Я не про это. Как насчет всех денег в моем фонде для ваших благотворительных проектов? Вы можете их забрать, если хотите.

Улыбка наконец-то сползла с его лица.

– Ты дьяволица.

– За пределами бурана аэропорты открыты. Но как же ваша паства, вы ее бросаете?

На самоуверенном лице мелькнула тень поражения.

– В этой епархии много хороших священников, чтобы приглядеть за ними в мое отсутствие.

– Да, – согласилась она, – хороших священников много. – Тон указывал, что он в эту категорию не вхож.

Как было и в случае с Годдардом, когда они пикировались в проулке за галереей, я не мог уловить подтекст этого разговора. Хотя не знал, куда направлялся Уолек и почему, для Гвинет последнее точно не составляло тайны.

– Если ты хочешь покаяться в вандализме, Гвинет, – к архиепископу вновь вернулось привычное самообладание, – и во всем остальном, чего, полагаю, хватает, я отпущу тебе грехи и наложу соответствующую епитимию.

– У меня другие планы, – ответила она, бросила ключ на пол и вышла из апартаментов архиепископа. Я не отставал ни на шаг.

– Мы должны перевязать тебе палец, – сказал я, едва мы оказались в прихожей.

– Этого хватит, – ответила она, надев на правую руку вязаную перчатку.

– Ты, похоже, думаешь, что он не тот человек, кто достоин занимать пост архиепископа, – заметил я, когда мы спускались по лестнице и она надевала перчатку на левую руку.

– Дело не в том, что я думаю. Это правда.

– А почему недостоин? – спросил я уже в зале приемов; святые основатели веры, запечатленные в краске, бронзе и камне, с грустью взирали на нас.

– Его подчиненные самым ужасным образом нарушали свои обеты. Он не делал того же, что и они, но придумал способ их прикрыть, не во благо церкви, а для спасения собственной карьеры, наплевав на жертв. И сделал все столь аккуратно, что практически не оставил следов.

Я подумал, что знаю, о чем она вела речь, а если в этом не ошибся, не испытывал ни малейшего желания вдаваться в детали.

Снаружи улица что справа, что слева напоминала заваленное снегом русло реки, а буран и не думал прекращаться.

Оставив резиденцию архиепископа позади, Гвинет поначалу так сильно давила на газ, что «Ровер», несмотря на полный привод и цепи противоскольжения, заносило, а дополнительное нажатие на педаль газа результата не давало. И только когда она снизила напор, автомобиль обрел устойчивость, и мы поехали с чуть меньшей скоростью, уже не напоминая грабителей банка, удирающих после завершения операции. Я перестал мертвой хваткой держаться за сиденье и опустил ноги, которыми упирался в щиток, на пол.

– Злость ничего не решает, – поделился я с ней.

– А хотелось бы. Если б решала, у меня хватило бы ее, чтобы избавить мир от всех проблем.

Она не сказала, куда мы едем. Вновь мы вроде бы сворачивали наобум с улицы на улицу, но теперь я знал: маршрут, которым она следовала, вычерчен не пьяным картографом.

– Куда он отправился? – спросил я.

– Уолек? Понятия не имею.

– У него в резиденции ты вроде бы знала.

– Я знаю лишь одно: он движется по кругу и, где бы ни оказался, найдет там то самое, от чего бежит.

– А от чего он бежит? – спросил я, а когда она не ответила, добавил: – Иногда мне кажется, что ты знаешь что-то такое, чего не знаю я, хотя должен.

По ее голосу я понял, что она улыбается.

– Аддисон Гудхарт, тебя очень правильно назвали. Я люблю твою невинность.