Гвинет потерла ладонь левой руки о тыльную сторону правой, ладонь правой – о тыльную сторону левой, словно почувствовала, что ложные татуировки-ящерицы сморщились на коже и их необходимо расправить.

– Я держала ее за верхние части руки. Почувствовала… как напряглись мышцы.

– Но она из дерева. – В голосе архиепископа звучали веселые нотки. – У нее нет мышц.

Марионетка лежала на спине, одна рука рядом с боком, вторая – на груди, согнув одну ногу. Цилиндр откатился в сторону, открыв аккуратно вырезанные по дереву и покрашенные волосы. Нижняя челюсть, закрепленная на шарнирах, отвисла. Квадратные заостренные зубы напоминали зубья капкана.

Гвинет осторожно протянула правую ногу, чтобы пнуть марионетку и забросить в огонь.

– Нет, нет, так нельзя, – остановил ее архиепископ.

– Нет таких правил.

– Правила устанавливаю я. – Он поднял мобильник, который уже достал из кармана брюк. – Девятьсот одиннадцать я набрал. Осталось только нажать на клавишу вызова. Только руками, девочка.

С желанием лишь убедить Уолека я шагнул к нему.

– Аддисон, нет, – остановила меня Гвинет. – Твои глаза.

– А что с твоими глазами? – спросил архиепископ, когда я наклонил голову и отступил.

Гвинет достала из кармана перчатки.

– Голыми руками, – настаивал архиепископ.

В ответ на презрительный взгляд, который она бросила на него, только помахал мобильником.

Гвинет убрала перчатки, колебалась, колебалась, колебалась, внезапно наклонилась и схватила ненавистную марионетку, подняла с плиты. На мгновение вроде бы безрезультатно пыталась освободиться от нее – и мне показалось, что марионетка вцепилась в ее большой палец, но, возможно, сработало мое богатое воображение, – а потом бросила ее в огонь, и языки газового пламени тут же подожгли одежду марионетки.

Возможно, причина заключалась в насыщенности маслами древесины тиса, но создалось впечатление, что марионетка корчилась в агонии, дергалась, извивалась, хваталась за керамические поленья, чтобы оттолкнуться от них, выпрыгнуть из камина и поджечь собой и нас, и всю комнату.

Стук деревянных каблуков по мрамору вырвал меня из транса, и я сумел оторвать взгляд от корчившейся марионетки, посмотрел на вторую, все еще сидевшую на каминной доске. Хотя я точно знал, откуда донесся стук, страшилище сидело неподвижно, вытянув перед собой ноги, держа руки на коленях, как, собственно, и раньше. Каминная доска находилась высоко и, если бы не мой рост, я бы и не заметил несколько отколовшихся кусочков черной краски, которую нанесли на туфли марионетки, чтобы они выглядели лакированной кожей.

В камине марионетка все еще лежала на керамических поленьях, и щупальца зловонного черного дыма спиралями поднимались от обгорающих и уменьшающихся в размерах головы, туловища, конечностей. То ли их утягивало в дымоход воздухом, то ли они уползали сами, чтобы улететь в ночь и буран.

Когда я посмотрел на Гвинет, она сжимала большой палец правой руки левой, а когда убрала руку, заблестела кровь, сочащаяся из разреза на подушечке пальца.

– Рану нужно перевязать. – Я повернулся к архиепископу.

– Нет, Аддисон, я в порядке. Это царапина.

Более не обращая внимания на Уолека и его мобильник, я подошел к оставшейся марионетке, развязал шнурок, которым ее привязали к металлической платине, и снял марионетку с каминной доски.

Чернильная точка появилась по центру моего поля зрения и расширилась до периметра. Но я не ослеп, потому что в темноте плавала музыкальная шкатулка, из которой многими годами раньше мы с отцом забрали заводной ключ. Ярко освещенная, словно прожектором на сцене, хотя источника света я не видел, как было и прежде, с четырьмя фигурками танцоров на крышке. Только принца и принцессу заменили мы с Гвинет, причем в одежде коронованных особ. Она танцевала с человеком-козлом Паном, я – с лупоглазой лягушкой. Четыре крошечные фигурки кружили по направляющим под холодную и резкую музыку. Козлиный бог остановился в танце, чтобы уткнуться лицом в декольте партнерши, а она отбросила назад голову, словно в экстазе. Лягушка улыбнулась, обнажив зубы, острые, как иглы, каких не могло быть у настоящей лягушки, и из улыбки высунулся змеиный черный язык. Фигурка, изображавшая меня, наклонилась, чтобы втянуть его в рот.

Я не верю, что меня освободили из этого видения, нет, я вырвался из него. Если бы не сделал этого, подозреваю, что в следующее мгновение уже не смотрел бы на моего двойника-лилипута на крышке музыкальной шкатулки, а оказался бы на его месте, с чешуйчатым дьявольским отродьем в объятьях, и обнаружил бы, что наши языки переплетены в поцелуе.

Хотя я думал, что покинул квартиру архиепископа на минуту, а то и дольше, жуткое видение продолжалось мгновенье, потому что ни Гвинет, ни Уолек не заметили ничего необычного. Я швырнул вторую марионетку на горящие останки первой, и щупальца вонючего, черного дыма уже не лениво поднимались, а запрыгивали в дымоход, словно превратились в нити и их с высокой скоростью накручивали на какую-то космическую бобину.

– И чего вы добились этим бессмысленным ритуалом? – спросил архиепископ.