– А потом, когда тебе исполнилось тринадцать, марионетка вдохновила тебя на создание готического облика. Почему?

– Мне случайно попалась ее фотография в журнале.

– Да, но почему ты приняла ее облик?

Гвинет ушла от ответа.

– Как ты и слышал, я через подставных лиц разыскала и выкупила четыре марионетки из шести. Самолично проследила за их сожжением.

– Ты собираешься купить и уничтожить две оставшиеся?

– Я не знаю, где они. И меня это очень тревожит.

– Тревожит… почему?

Мы прибыли к транспортному кругу на площади Вашингтона, в центре которого, на пьедестале, первый президент и легендарный военачальник восседал на коне, с отлитым в бронзе строгим лицом, словно собирался бросить вызов городу, если не миру, огласить свое видение правды, свободы и чести. Три чистяка в больничном белом стояли около памятника, оглядываясь в поисках чего-то своего, ожидая только им ведомого.

Гвинет миновала три четверти круга, прежде чем повернуть в одну из авеню, по радиусам отходящим от площади. Первый проход снегоочистителя отбросил снег с мостовой на припаркованные у тротуара автомобили. И все шло к тому, что к утру они превратятся в череду иглу, уныло застывших вдоль улицы.

За две ночи нашего знакомства я уяснил, что моя настойчивость, если дело касалась ее секретов, вела лишь к усилению социофобии, из-за которой она могла отгородиться от меня, а то и вообще порвать наши дружеские отношения. Но теперь я знал, что наши жизни пересеклись задолго до нашей встречи, и первым знаковым моментом стала ночь ее рождения. С учетом этого озадачивающего открытия я все-таки решился задать ей еще несколько вопросов.

– Почему ты тревожишься из-за двух последних марионеток?

– Теперь я тревожусь не так, как прежде. У нас встреча в час ночи. Нам нельзя опаздывать.

– Встреча с кем?

– Ты увидишь.

Я вновь вернулся к интересующему меня вопросу:

– Почему ты тревожишься из-за марионеток?

Она ответила не сразу, но на этот раз все же не стала играть в молчанку.

– Со временем, после того как я приняла их облик, я начала осознавать… что им известно обо мне.

– Известно о тебе?

– Да.

– Всем шести?

– Я знаю, что чувствую, и я знаю, что это правда. Но тебе нет нужды думать, что в этом есть здравый смысл, просто не бери в голову.

Возможно, именно в этот момент мне следовало рассказать ей о туманниках, чистяках, музыкальной шкатулке с танцевальными парами, столь неподходящими друг другу, марионетке в окне магазина игрушек, которая тоже чувствовала меня. Но вместо этого я задал вопрос:

– Чем страшны эти игрушки?

– Они никогда не были игрушками.

– Ладно. Тогда чем страшны эти марионетки?

– Я не знаю чем и не хочу это выяснять.

Ветер вновь набрал силу и бросал снег так яростно, что снежинки, ставшие меньше размером, чуть скребли по ветровому стеклу, словно рассчитывали, что благодаря количеству и настойчивости смогут протереть его насквозь и тогда буран предъявит права на салон «Ленд Ровера» и на нас, как предъявил их уже на городские улицы.

Новая мысль пришла мне в голову, и я поделился ею:

– Раньше, за обедом. Постукивание. На чердаке.

– Воздух в водяных трубах.

– На чердаке есть водяные трубы?

– Должны быть.

– Ты когда-нибудь поднималась туда?

– Нет.

– Из твоей квартиры можно попасть на чердак?

– Через люк в чулане. Но он закрыт на два крепких засова и таким останется.

– Если хочешь, я залезу туда и посмотрю.