– Понятия не имею. Он лжет с той же легкостью, с какой дышит, поэтому, возможно, никакого партнера нет.

– Я думаю, есть.

– Я тоже, – после паузы согласилась со мной Гвинет.

– А что он имел в виду, говоря, что твой опекун на поводке?

– Мы встретимся с ним позже. Тогда ты узнаешь.

– Ты говорила, что об этом месте он не знает.

– Не знает. Нам придется выйти отсюда, чтобы встретиться с ним.

– Это безопасно?

– Не совсем. Но необходимо.

Мне нравилось «пино гриджио». Я никогда не пробовал это вино. Мне нравился силуэт Гвинет по другую сторону стола, ее руки напоминали изящные руки русалки в светло-синем сне.

– По голосу он совершенно порочный.

Гвинет рассмеялась.

– Не могу с тобой не согласиться.

– Пять лет тому назад, когда он… – я замялся, и она закончила фразу за меня:

– Когда он пытался меня изнасиловать?

– Тебе было только тринадцать. Ты говорила, что жила одна на верхнем этаже дома твоего отца.

– Ты помнишь худшую ночь в своей жизни, Аддисон?

Я подумал о ночи, когда отца застрелили, а потом долго били дубинками на Кафедральном холме.

– Да, я помню худшую ночь.

– Я тоже. Я жила на четвертом этаже особняка моего отца, когда Телфорд попытался добраться до меня, но папу убили за несколько минут до этого, на кухне.

– Я понятия не имел, что все произошло в одну ночь.

Резкий стук раздался над головой, три пары быстрых, но не таких уж громких постукиваний, словно ударник оркестра постучал по полому деревянному блоку маленьким деревянным молотком.

Я никогда не слышал, чтобы чистяки издавали какие-то звуки, но, посмотрев вверх, спросил:

– Кто-то на крыше?

– Там чердак. Но это ерунда. Может, водопровод.

Звук повторился: тук-тук, тук-тук, тук-тук.

– Да, воздух в водяных трубах, – настаивала она.

Тук-тук, тук-тук, тук-тук.

– Всегда шесть постукиваний парами? Как такое может быть?

– Не всегда. Иногда одно постукивание или два, иногда больше шести. Воздух в трубах. Как тебе крабовые котлетки?

В густом сумраке я не мог разглядеть ее лица, и она моего – тоже.

– Восхитительные. Ты потрясающий повар.

– Я потрясающий разогреватель.

Я поднял стакан с вином, замялся, ожидая очередного постукивания, но напрасно.

– Гвинет? – позвал я после глотка вина.

– Да?

– Я здесь просто счастлив.

– И я счастлива, – ответила она. – Я всегда жила в таких узких рамках. Но сейчас все ограничения сняты.

Шестью годами раньше, в подземном кладбище собора, стоя у открытой дренажной шахты в самом дальнем от входа углу, я не решался пошевелиться, потому что каждый звук отразился бы от крестовых сводов и эхо возвестило бы о моем присутствии.

Секции подземелья отделялись только колоннами, и хотя звук распространялся далеко и быстро, эти самые колонны заслоняли обзор. Они напоминали мне сосновый лес, в котором я оказался еще мальчишкой, и по нему вышел к церкви у реки. Нижние ветви начинались высоко, кустов практически не было, но множество стволов не позволяло заглянуть вдаль. И здесь я ничего не видел, учитывая сумрак, не разгоняемый светом газовых рожков.

Я мог бы спуститься в шахту, но они услышали бы шум, подошли, увидели сдвинутый люк. Поняли бы, что кто-то еще, не рабочий одной из городских служб, пришел и ушел этим путем, и я больше не смогу вернуться сюда, в дорогое мне место, где глубокой ночью я обретал душевный покой.