– Кристина.

Здесь на секунду почувствовал предательское жжение в уголках глаз. Но тут же оно ушло, сменившись злостью.

«Как ты могла. Кто тебя просил ехать на это собеседование? Почему не осталась со мной еще на один день? Дура. Гори со всеми. Все равно я побил твой рекорд в «Angry birds». Спорим, смогу повторить? Пока эта шарманка не отключилась навсегда».

В этот момент дурацкая игра про птичек и свиней показалась ему отличной метафорой человеческой жизни. Разбег, к которому ты не имеешь отношения. Полет, которым ты не управляешь. Вспышка, в которой ты исчезаешь и которую ты не можешь предотвратить. Пустота, которую ты оставляешь после себя.

«А ведь мы чувствовали, – подумал он. – Мы, поколение социальных сетей, обитатели офисных многоэтажных курятников, не представляли себя старыми. Пытались вообразить, как будем водить внуков по парку или сидеть с удочкой над тихой рекой, седые и мудрые, но мы чувствовали, что все закончится иначе. И довольно скоро. Из выпусков новостей, из недосказанностей в речах политиков, из фильмов, песен, компьютерных игр… мы чувствовали. Мы не знали лишь точной даты. Но 2013, 2015 или 2019 – какая разница?»

В день, когда ЭТО случилось, он был другим. Живым как минимум. Сейчас он не стал бы гнать на чужом джипе, сшибая ограждения, как в игре GTA, навстречу реке машин, в которых обреченные люди пытались вырваться из обреченной столицы. Убежать от облака, хотя впереди, как он потом узнал, их поджидал все тот же Всадник по имени Смерть.

Сейчас он просто пожал бы плечами. И попытался бы выжить сам, один. А тогда он был на целую жизнь моложе. И гнал вперед, объезжая препятствия, под 160 км в час, выжимая из чужого «Паджеро» все, на что тот был способен. Не жалея ни мотор, ни бампер, ни резину. «Все равно джип чужой, а его владелец лежит под завалом. И отвечать перед судом уже не придется».

Он тогда повернул назад, только доехав до МКАДа.

Кольцо тоже было запружено сплошным потоком машин. Был там даже лимузин. Тогда Николай подумал, что это какой-то богач с понтами или популярный певец. Теперь склонялся к мнению, что это была машина из свадебного кортежа… или кто-то, угнавший машину из проката.

Он понял, что впереди нет ничего живого, когда прикрученный изолентой на приборной панели радиометр показал, что уровень радиации в салоне даст летальную дозу за несколько часов. А ведь он постарался все щели законопатить.

Значит, снаружи – только смерть. И не удивительно, что во всем пейзаже его машина была единственным движущимся объектом.

Он тогда разбил себе нос и бровь во время ударов бампером о чужие авто с мертвыми уже водителями внутри.

Крутой разворот с визгом покрышек – почти как в кино… И такая же гонка в обратном направлении. А потом неделя между жизнью и смертью в каком-то подвале. С постоянной рвотой, температурой под сорок и галлюцинациями, где белесые кровососущие твари тянулись к нему своими хоботками изо всех углов.

Он тогда потерял четверть живого веса, которая так и не вернулась.

Еще минут пять Николай со слезящимися глазами развлекал себя игрой, закачанной когда-то в мобильник, нажимая на непослушные клавиши: выстраивал ряды шариков, и они сгорали, когда выпадали одного цвета.

Сгорали.

Он так увлекся этим занятием, что забыл, зачем достал свой «Lenovo» из обувной коробки, где тот лежал, придавленный тяжелым молитвенником и четками, зачем стряхнул с него десятилетнюю пыль.

А ведь он хотел переписать кое-какие заметки с устройства в блокнот. В первые недели после того, как упали бомбы, он, Николай Малютин, тогда работник кафедры биофака МГУ, вел эти дневниковые записульки, чтобы не сойти с ума. Заносил данные погоды: температуру, скорость ветра, влажность; делал хронометраж своих перемещений; протоколировал последствия ядерных ударов для биоценозов: уровни заражения, радиационный фон, летальность. Людей он игнорировал. Понятно, что они умирали. А что им, балет танцевать? Но он писал про популяцию подмосковных ежей и реликтовые березовые рощи. Теперь это казалось ему смешным.

Ежики в тумане… Все они умерли, хотя шерсть и иголки защищают от гамма-лучей получше, чем голая кожа и одежда. Все они сдохли.

Но, наверное, не менее смешным было его нынешнее желание перенести эти записи на бумагу. «Для истории». Кому? Для кого? Закончились все истории.

За окном – толстым, шестикамерным, с закачанным между стеклами то ли аргоном, то ли криптоном, – ветер гонял мертвые листья. Да и стекло, возможно, было не простое, а просвинцованное, как в рентген-кабинете.

Ну, раз сегодня «день варенья», можно позволить себе праздничный завтрак. Он подошел к шкафчику и достал банку тушенки. Открыл ножом, начал ковырять вилкой. Налил из банки немного отстоявшейся очищенной воды с неприятным пластиковым привкусом.

Можно было поесть мясорастительных консервов – перловка с мясом, – но прежде чем плюхнуть содержимое жестянки на сковородку, надо пойти в Клуб, чтобы дали воспользоваться плиткой. В домах Семеныч разрешал только лампочки – электричество берегли.

Двадцать лет прошли – как с куста.

В такие дни было особенно тоскливо. Даже зимой и то веселее – в вихрях снежинок есть иллюзия чужой ледяной жизни. А осенние листья мертвы и