– «Кровавые вороны»! В бой!

Он пустил свою лошадь шагом, потом перешел на рысь, а затем на галоп. Расстояние между всадниками и наступающей пехотой быстро сокращалось. В самый последний момент, когда до врага оставалось не более тридцати футов, прозвучал приказ атаковать. «Кровавые вороны» издали боевой клич, опустили копья и пришпорили скакунов. Снежинки летели в лицо Катона, и ему постоянно приходилось смаргивать. Он высоко поднял меч и отвел его немного в сторону, готовясь нанести первый удар. Только что варвары преследовали бегущего противника, но ситуация стремительно поменялась, и враги смолкли, напуганные стремительным натиском «Кровавых воронов». Катон заметил группу вражеских солдат и направил к ним своего скакуна.

Варвары бросились врассыпную, но один из них, оказавшийся менее быстрым, не успел отскочить в сторону, и лошадь Катона на всем скаку врезалась ему в грудь. Префект, взмахнув мечом, достал последнего врага, остававшегося перед ним, – клинок рассек ему плечо и задел спину. Варвар упал на колени, а Катон развернул свою лошадь, чтобы разобраться с теми, кто успел избежать его атаки.

Двое врагов побежали прочь, но третий приготовился к схватке и поднял топор. Катон отклонился в сторону, принял удар топора на щит, резко развернулся в седле и нацелился противнику в голову. Однако тот, в свою очередь, успел прикрыться щитом и отступить. Все его внимание было сосредоточено на римском офицере, и он не заметил Траксиса, который подобрался к нему сзади с копьем наперевес. Через мгновение окровавленный наконечник показался из горла варвара.

Катон увидел, что атака полностью ошеломила врага – уцелевшие неприятели удирали обратно; некоторые бросали оружие, чтобы избежать копий «Кровавых воронов». Траксис и трубач оставались рядом с Катоном, и префект повернулся к ним.

– Играй отступление! – приказал он.

Пронзительная нота перекрыла вой ветра, скрежет стали и крики сражающихся; офицеры стали отдавать приказы солдатам, чтобы те возвращались к своим штандартам. Некоторые продолжали преследовать врага, пока им не пригрозили наказанием. Однако очень скоро последние варвары скрылись из вида, за исключением тех, кто так и остался на заснеженном поле, и «вороны» вновь построились по эскадронам. Фемистокл и несколько его бойцов отсутствовали, и Катон взял оставшихся всадников его эскадрона под собственную команду. Когда все собрались возле Катона, он развернул лошадь и направил ее в сторону берега.

Видимость улучшилась, и префект понял, что до рассвета осталось совсем немного. Оглянувшись в сторону костров и застывших вокруг них фигур, он обратил молитву к Фортуне, чтобы варварам потребовалось некоторое время прийти в себя и чтобы их еще некоторое время удерживали фигуры римских солдат, сидящих возле костров, а друиды не стали сразу переходить перешеек и не отсекли его отряд. Тогда «Кровавые вороны» успеют оторваться от врага и добраться до основных сил.

По мере того как светлело небо, снегопад стихал, и вскоре снежинки стали похожи на легкую пыль, подгоняемую ветром. Катон и его солдаты кутались в плащи и поглубже надвигали капюшоны. Слева возвышались земляные валы основного лагеря, расположенного на холмистой местности. Там также горели костры, и создавалось впечатление, что римляне еще не ушли. Вдоль частокола и башен стояли часовые – другие римские мертвецы. «Получилось вполне убедительно, – подумал Катон, – и врага еще некоторое время удастся вводить в заблуждение».

Он вел своих людей к морю, где бежали пенные волны, с ритмичным ревом разбиваясь о скалы. Почти случайно они наткнулись на дорогу, по которой прошла остальная армия. Снег скрыл следы тысяч сапог, фургонов и колес повозок, но неровности на поверхности остались, и Катон следовал по ним без особых проблем. «Кровавые вороны» перешли на ритмичную рысь. Копыта лошадей поднимали в воздух снег, и над землей повисло белое облако, а вместо обычного грохота скачки тропу окутывала тишина, придававшая происходящему нечто волшебное.

Несмотря на серьезность опасности, грозившей Катону и его товарищам, и такого жуткого холода, что от него немели руки и ноги, его мысли неизменно возвращались к Юлии. Он никак не мог поверить в ее смерть. Боги одарили эту женщину удивительной жизнерадостностью, поразившей Катона с их первой встречи. Она никогда не теряла уверенности и переносила все испытания и опасности не хуже закаленного ветерана. От осады Пальмиры, кораблекрушения у Крита, ее пленения Аяксом – и до унижения в руках восставших рабов.

На мгновение, продолжая слегка раскачиваться в седле, Катон вспомнил ее лицо. Немного тяжелую челюсть, маленький нос, серые глаза и темные брови, часто выгибавшиеся вверх, когда она мягко его дразнила. И темные волосы с треугольником на лбу, спадающие до самых плеч. Он вдруг понял, как сильно скучал по ней, физически и эмоционально. Юлия была стройной, ее груди помещались в его ладонях, а плоский живот с клинышком мягких темных волос неизменно будил огонь в его чреслах. Мягкие и гладкие обводы ее ягодиц имели идеальную форму. Ноги были слегка коротковаты – маленькое отклонение от идеала, одно из немногих, определявших ее безупречность для Катона. Его сердце мучительно сжималось от мысли, что она больше не дышит и он никогда не почувствует ее тепло. Юлия стала такой, как многие из тех, кто помог им обмануть врага, – холодной и неподвижной. Они остались непогребенными, их бросили догнивать – но тело Юлии кремировали, хоть какое-то утешение… Недолгие мысли о ее красоте исчезли – теперь он представлял себе морщинистую кожу, обтягивающую кости, и почувствовал тошноту.

Катон открыл глаза, и его охватила ярость – он увидел, что на несколько шагов отклонился от тропы, едва видневшейся под свежим снегом. Короткое движение поводьев, и его лошадь вернулась на тропу, а он твердо сказал себе, что должен принять факт смерти Юлии. Он знал: она хотела, чтобы он продолжал жить и попытался быть счастливым. Но знал он и другое – так же верно, как то, что солнце встает на рассвете, – что будет вспоминать время, проведенное с Юлией, и в настоящем и возможном будущем в нем всегда будут присутствовать мысли о ней. Ясный весенний день, распускающийся цветок,