— Да ладно, не стоит. Я понимаю, ты просто не можешь удержаться.

Я напряженно смеюсь:

— Я сейчас не про объятия, Уэс.

— Тогда за что ты извиняешься?

Я отстраняюсь и внимательно смотрю ему в глаза:

— За все, что произошло.

Он изгибает бровь, и я падаю духом.

— Уэс, — осторожно начинаю я, — ты ведь помнишь все, не так ли?

Он смущенно смотрит на меня:

— Я помню, что договорился встретиться с тобой и пойти на охоту. Ровно в девять. — Он поудобнее устраивается на скамейке. — Но, честно говоря, больше ничего не помню. Не помню, как меня ударили ножом. Патрик сказал, что это нормально. Травматический шок.

У меня внутри все болит, и я сажусь на скамью рядом с ним.

— А что я должен помнить, Мак?

Я сижу и смотрю на камни, которыми вымощена земля в саду.

Знание — сила, но неведение может оказаться блаженством.

Может, Агата права? Я вспоминаю наш разговор с Роландом, когда он рассказал мне о форматировании и о том, что происходит с теми, кто оказался непригоден к работе. В тот момент я возненавидела его за то, что он открыл мне правду, и хотела вернуться назад. Но это невозможно.

Тогда почему бы нам просто не двигаться вперед?

Мне больше не хочется причинять Уэсу боль. Не хочется его мучить и заставлять еще раз пережить мое предательство. А после встречи с Агатой мне не хочется нарушать правила Архива. Но мне не дает покоя мысль, звучащая в моей голове громче всех остальных.

Я не хочу признаваться.

Я не хочу признаваться, потому что сама не хочу об этом вспоминать.

Но у Уэсли такого выбора нет, и единственная причина, по которой он лишился своего знания, — это я.

Правда — сложная и запутанная штука, но я расскажу ее.

Мы сидим в саду, и я ему все выкладываю. И пустяки, и страшные вещи. Он слушает, хмурится и не перебивает, только изредка вставляя восклицания типа «Ого!», «Ой!» или «Да ладно!».

И когда настает его черед говорить, он произносит только одно:

— Почему ты сразу мне все не рассказала?

Я собираюсь сказать ему о приказе Роланда, но это — полуправда, и я снова пытаюсь быть честной:

— Я пыталась убежать.

— От чего?

— Не знаю. От Архива. От такой жизни. От всего этого. От Бена. От себя.

— Да что с тобой? — спрашивает он. — А ведь ты мне так нравишься! — И спустя мгновение добавляет: — Поверить не могу, что меня сделал какой-то субтильный тип с белыми волосами и тесаком под мышкой.

Я смеюсь, стараясь не обращать внимания на боль. Оно того стоит.

— Это был очень большой тесак.

Некоторое время мы молчим. Уэс первым решается заговорить:

— Эй!

— Что?

— Ты сможешь когда-нибудь оправиться от этого?

Я закрываю глаза:

— Не знаю, Уэс. Все так болит. Не знаю, как избавиться от этой боли. Болит, когда дышу. Болит, когда пытаюсь думать. Я чувствую, что тону, и по своей собственной вине. Я не знаю, как все это пережить. Не знаю, смогу ли оправиться. Не знаю, заслуживаю ли того, чтобы оправиться.

Уэсли прижимается ко мне плечом.

— Мы — команда, Мак, — говорит он. — Мы это преодолеем.

— Какую часть «этого»? — спрашиваю я.