что внутри, только распечатав коробку. Словно на Рождество, только все подарки уже были когда-то подарены.
Папа передает мне ножницы, и тут звонит телефон. Я даже не подозревала, что у нас будет телефон. Мы с папой начинаем копошиться среди коробок в поисках аппарата, но нас выручает мама:
— Кухонная столешница, у холодильника.
И он действительно там.
— Алло! — говорю я в трубку, переводя дыхание.
— Ты меня разочаровала, — говорит какая-то девушка.
— Что? — Все происходит слишком быстро, и я не успеваю сообразить, что происходит. Не могу узнать голос.
— Ты всего полдня провела в своей новой резиденции, и уже успела меня позабыть.
Линдси. Я расслабляюсь.
— Как ты узнала номер? — удивляюсь я. — Я и то еще не знаю.
— Я же волшебница, — загадочно отвечает она. — А если бы ты обзавелась мобильником…
— У меня есть мобильник.
— И когда ты последний раз его заряжала?
Я задумываюсь.
— Маккензи Бишоп, если ты хотела обдумать ответ, твое время вышло.
Я хочу как-нибудь парировать, но не могу. Мне ни разу в жизни не пригодился мобильный телефон. Мы с Линдси прожили в соседних квартирах десять лет, и она была — и остается — моей лучшей подругой.
— Ну да, ну да, — соглашаюсь я, продираясь по квартире сквозь баррикады коробок.
Линдси просит меня подождать и, прикрыв ладонью трубку, переговаривается с кем-то, так что я слышу только гласные.
В конце коридора я вижу дверь с наклеенной бумажкой. На ней нарисовано нечто, отдаленно напоминающее букву «М», так что я могу предположить, что это моя комната. Я пинком ноги открываю дверь, заглядываю внутрь и вижу стопки вездесущих коробок, матрас и составные части несобранной кровати.
Линдси смеется над чем-то, что ей сказали, и даже за девяносто километров от нее, через телефонные провода и трубку, зажатую рукой, я чувствую исходящий от подруги свет. Линдси Ньюман просто создана из света. Он переливается в ее светлых кудрях, коже, которую поцеловало солнце, в россыпи шаловливых веснушек на щеках. Это ощущаешь, когда находишься рядом. Она одарена безоговорочной преданностью и таким потрясающим оптимизмом, которых, как я считала, в природе не существует. До тех пор пока не встретила ее. И она никогда не задает неправильных вопросов — тех, на которые нельзя ответить. Никогда не заставляет меня лгать.
— Ты еще тут? — спрашивает она.
— Ага, — отвечаю я, спихивая с дороги коробку, и прохожу к кровати. Остов стоит у стены, а матрас и пружинный каркас лежат на полу.
— Твоя мама еще не устала от новизны? — интересуется Линдси.
— К сожалению, нет, — признаюсь я и падаю ничком на матрас.
Бен обожал Линдси до умопомрачения, со всей силой, на какую способен маленький мальчик. И она его любила. Будучи классическим примером единственного ребенка в семье, она всегда мечтала о братьях и сестрах, поэтому я «поделилась» с ней братом. Когда Бен погиб, ее свет будто стал еще ярче и яростнее. А оптимизм словно бросал вызов всем невзгодам. И когда родители сообщили мне о переезде, я могла думать лишь об одном
— Стоит попробовать убедить ее открыть кафе-мороженое в каком-нибудь милом курортном городке… — Я сдвигаю кольцо и начинаю вертеть его на пальце, а она добавляет: — Ну, или где-нибудь в России, например. Хотя бы мир повидаете.
Линдси права. Может, мои родители и бегут, но складывается ощущение, что они боятся убежать так далеко, что не смогут, оглянувшись, увидеть все то, что оставили. Ведь мы теперь живем всего в часе езды от нашего прежнего дома. Всего в часе от прежней жизни.
— Согласна, — говорю я. — Когда планируешь подивиться на великолепие нашего Коронадо?
— Он правда такой потрясающий? Скажи, что да.
— Он… старый.
— В нем водятся призраки?
Все зависит от терминологии. Слово
