Коридоров вокруг меня становятся все резче, в то время как я шагаю дальше и упираюсь… в тупик. Если быть более точной, в пограничную веху: участок стены, отмеченный светящейся скважиной. Хранители могут перемещаться только по собственным территориям, и пятно света служит им своеобразным знаком «стоп». Это не дает Историям уходить слишком далеко. И теперь я вижу, что прямо перед выходом сидит девочка.

Эмма Клэринг сиротливо примостилась на полу, крепко обхватив колени руками. Она босая и одета в футболку и шорты, зазелененные травой. Девочка такая маленькая, что стены Коридора нависают над ней, словно своды зловещего подземелья.

— Проснись, проснись, проснись…

Повторяя это снова и снова, она раскачивается взад-вперед, ударяясь спиной о стену с тем самым звуком, что я приняла за шаги. Эмма накрепко зажмуривает глаза, затем открывает их. И я вижу, что они полны ужаса: ведь Коридоры никуда не исчезли.

Совершенно очевидно, что она срывается.

— Проснись, — снова молит девочка.

— Эмма! — зову я, и она вздрагивает как ужаленная.

Испуганный взгляд из полумрака мечется по моему лицу. Ее зрачки расширяются, и чернота поглощает цвет ее глаз. Она хнычет, но не стремится узнать меня. Это хороший признак: когда Истории срываются серьезно, на твоем месте они начинают видеть других людей. Они видят в тебе того, кого хотят видеть: кого любят, ненавидят, помнят или в ком нуждаются, и от этого ситуация окончательно запутывается. Они скорее сходят с ума.

Я осторожно делаю шаг в ее сторону. Она утыкается лицом в руки и продолжает шептать.

Я опускаюсь перед ней на колени.

— Я здесь чтобы помочь.

Она даже не смотрит на меня.

— Почему я никак не могу проснуться? — шепчет она срывающимся голосом.

— От некоторых снов, — говорю я, — не так просто очнуться.

Она замирает, затем покачивает головой из стороны в сторону.

— Но знаешь, чем хорош любой сон? — Я говорю с ней так же, как мама когда-то говорила со мной и Беном: терпеливо, успокаивающе. — Как только ты понимаешь, что находишься во сне, ты можешь управлять им. Ты можешь изменить его и найти выход.

Эмма смотрит на меня через скрещенные руки, ее широко раскрытые глаза блестят от слез.

— Хочешь, я покажу тебе, как это сделать?

Она кивает.

— Тогда закрой глаза, — она повинуется, — и представь себе дверь.

Я окидываю взглядом ближайший участок галереи и с досадой понимаю, что здесь ни одной помеченной двери — почему я не подготовилась раньше и не нашла двери, ведущей на Возврат?

— Теперь представь себе заштрихованный белый круг на этой двери. А за этой дверью — комнату, заполненную светом. Ничего, кроме света. Ты ее видишь?

Девочка кивает.

— Хорошо. Теперь открывай глаза. — Я поднимаюсь на ноги. — Пойдем, разыщем твою дверь.

— Но здесь их так много, — робко шепчет она.

Я улыбаюсь:

— Это будет небольшим приключением.

Она протягивает мне свою ручку. В первое мгновение я испуганно замираю, повинуясь обретенному инстинкту, а потом запоздало понимаю, что ее прикосновение останется просто прикосновением: никакого шквала чужих эмоций и чувств, захлестывающего меня от прикосновения живых людей. У нее, конечно, полно воспоминаний, но мне не под силу их увидеть. Только Библиотекари Архива способны читать мертвых.

Эмма смотрит на меня снизу вверх, я слегка сжимаю маленькую ручонку и веду девочку назад, за угол, вспоминая пройденный путь. Шагая по Коридорам, я размышляю, что могло ее разбудить. В мой список попадают в основном дети и подростки — беспокойные, но совсем не плохие — просто они умерли, так и не успев прожить свою жизнь. Каким она была ребенком? Из-за чего умерла? Но тут я словно слышу голос деда, который советует мне воздерживаться от излишнего любопытства. Я знаю, что Хранителей неспроста не учат прочитывать Истории. Считается, что для нас они не имеют значения.

Эмма испуганно сжимает мою ладонь.

— Все хорошо, — тихо говорю я, и мы проходим еще один пролет неотмеченных дверей. — Мы найдем ее.

Я надеюсь. У меня не было времени как следует освоиться на новом месте, но как только я тоже начинаю нервничать, мы делаем еще один поворот, и находим дверь.

Эмма высвобождается и, бросившись к ней, касается мелового круга ладонью с растопыренными пальцами. Теперь ее ручки вымазаны мелом. Я