энергичное молодое лицо. Другая походила скорей на футляр от бритвы или на электрический выключатель в богатом доме по степени стиснутости и опутанности всего ее хорошенького тельца, — но такова уж дамская мода. От нарядного футляра пахло духами и французской пудрой. Кудри были подобраны под шляпку, похожую на птичье гнездо. Два углубленных, сердитых серых глаза устремились на мнимую горничную далеко, впрочем, не с кукольным выражением:
— Слушайте вы, кто бы вы ни были! Сейчас мы спустимся с лестницы. Прячьте лицо, держите меня под руку, несите мой зонтик, плед и саквояж. В автомобиле ведите себя как горничная. Закутайте мне ноги, раскройте зонтик. Через пять часов мы будем в Берлине, и я надеюсь... — тут она топнула ножкой с явным нарушением законов пространства, установленных портнихой для ее юбки, — надеюсь, что мы больше никогда, никогда, никогда...
Резкая боль исказила ее лицо. По-видимому, это не было вызвано никаким внешним балластом, так как она тотчас же повернулась на каблуках и легко порхнула к двери.
Известно, что немецкая честность не отступит решительно ни перед чем, в том числе и здравым смыслом.
Следователь Карл Крамер был именно таким честным немцем. Подобно зубному врачу, обзаводящемуся креслом, щипцами, винтами и пилами, он обзавелся полным комплектом загадочных атрибутов, пользуясь ими с убийственной добросовестностью. Каждые два часа он переодевался и гримировался. Никому никогда не показывался в своем натуральном виде ни спереди, ни сбоку, ни сзади. Никогда не говорил вслух. Еще менее говорил про себя. Поддерживал все связи с видимым миром исключительно через секретаря. И был до такой степени, день и ночь, занят сокрытием своей личности от пронырливых преступников, что совершенно не имел времени на раскрытие личностей этих последних.
Понятно поэтому, что о Карле Крамере в Зузеле сложились легенды. Зеленщик клялся, будто он худ, как спаржа. Молочница божилась, что он кругл, как сыр. Старухи считали его молодым, девицы — старым, малыши — высоким, верзилы — низеньким. А зузельские шутники уверяли, будто правительство платит за каждую новую версию о наружности Карла Крамера, как за убитого суслика.
На другой же день после убийства министра Пфеффера стало известно, что именно этому честному человеку поручается следствие, отнятое у мюльрокского полицейского агента. Почтальон рано утром получил казенный пакет с надписью:
| Зумм-Гассе |
| КАРЛУ КРАМЕРУ |
И двинулся по адресу.
Зумм-Гассе был тупичком, упиравшимся в глиняную стену. За глиняной стеной стоял невзрачный двухэтажный дом, наглухо задвинутый ставнями, — жилище сыщика. Внизу ютилась грязная лавчонка рыболовных принадлежностей, хозяин которой был глух, как тетерев.
Не успел почтальон дойти до тупика, как носом к носу столкнулся с зеленщиком и молочницей.
— Эй! — заорали они во весь дух. — Бегите скорей. У следователя никто не отзывается на звонок!
За долгие годы не было ни единого случая, чтобы секретарь следователя, Франциск Вейнтропфен, не отозвался в положенный час на звонок. Почтальон знал это не хуже зеленщика и в два прыжка очутился перед калиткой. Он дернул что есть силы за веревку. Минута, другая, третья — никакого ответа. Зеленщик и молочница уставились на почтальона. Почтальон почесал за ухом.
— Казенный пакет, братец, не салат, — угрюмо пробормотал он зеленщику, — стучи кулаком в дверь!
Все трое заколотили ногами и руками по дереву, но тут произошло нечно непонятное, нечто такое, от чего волосы на голове у молочницы зашевелились: калитка в святилище таинственного следователя, калитка, обычно замкнутая, заставленная, задвинутая всеми замками, засовами,
