— Месс-менд! — ответил он, вздрогнув.

Техник Сорроу, весь покрытый плохо зажившими шрамами, тощий, оборванный, сияя положил ему руку на плечо.

— Вот уж не знал, что встречу тебя, старина! — шепнул он взволнованно. — Сегодня взорвалась наша бомбочка, известная тебе, дружище. Весь Петроград только и говорит что о ней. Ну и несолоно же хлебали господа фашисты! Мы с ребятами тоже малость поштурмовали их!

— Где Чиче, Сорроу?

— Увидишь, Мик, — спокойно ответил Сорроу.

Тингсмастер внимательно обвел глазами ложи для иностранных гостей. К своему изумлению, он увидел в них сенатора Нотэбит с дочерью, банкира Вестингауза и с десяток богатых американских заводчиков. Все они перешептывались о чем-то, пожимали плечами, косились на пустую ложу Советского правительства.

— А это кто?

В третьем ряду партера, рядком и рука об руку, сидела бледная пара: Артур Рокфеллер с седой прядью в волосах и исхудавшая Вивиан.

Голубые глаза Мика скользнули и по этим двум лицам. Он хотел что-то шепнуть Сорроу, но в это время зал задрожал от бурных аплодисментов: Бехтерев кончил свой доклад. Он встал, склонил перед собранием львиную голову и удалился с эстрады.

Прошло несколько томительных минут. Распорядитель съезда вынес для следующего оратора новый стакан чаю, сдвинул стулья, потом произнес на нескольких языках:

— Сейчас предстоит доклад профессора Хизертона о перерождении нервных центров под влиянием гипноза.

Тингсмастер невольно покосился на Лепсиуса. Толстяк стоял, вперив глаза в эстраду, и не замечал ничего и никого. Ноздри его трепетали, зрачки сузились, как у ищейки.

Еще несколько секунд, и раздались тихие старческие шаги. Перед ними выросла небольшая фигурка профессора Хизертона, седого как лунь, заросшего снежно-белой пушистой бородой, розового, как младенец, веселого, милого, кроткого старичка, устремившего в зал немного рассеянный, из-под нависших бровей, добродушный взгляд ученого. Неистовые аплодисменты раздались в зале.

Биск фыркнул и дернул Лепсиуса за фалду. Толстяк продолжал, однако же, глядеть на бедного профессора в сердитом отчаянии. Он был разочарован, разбит, уничтожен.

Профессор обвел зал глазами и начал тихим шамкающим голосом свой доклад. Но в эту минуту в правительственной ложе напротив хлопнула дверь. Один за другим туда вошли все советские комиссары и уселись, на мгновение притянув к себе взгляды всего зала. Когда же, спустя секунду, эти взгляды снова направились на эстраду, стало ясно, что там нечто произошло. Зрачки профессора Хизертона, расширившись, остановились на ложе. Руки профессора Хизертона судорожно вздернулись к его лицу — миг, и профессор Хизертон уже не сидел на эстраде, он лежал на полу, он упал в обморок.

Распорядитель кинулся к нему со стаканом воды. Профессора подняли и посадили в кресло. Но все попытки привести его в себя были тщетны: он дрожал, бессмысленно блуждая глазами, не отвечал на вопросы и не проявлял ни малейшего намерения продолжить доклад.

Лицо Тингсмастера, следившего за этой сценой, стало серьезно. Он поглядел на доктора Лепсиуса. Но тот уже выработал план действий.

Застегнувшись до самого подбородка и достав из кармана пачку каких-то бумаг, он твердыми шагами направился к распорядителю и сказал ему шепотом несколько слов. Распорядитель помог ему взобраться на эстраду, записал себе в книжку его фамилию и обратился к публике:

— Профессору Хизертону дурно, он, к сожалению, не в силах закончить свою речь. Вместо него доктор Лепсиус сделает доклад об открытой им болезни.

В ту же минуту толстяк выкатился на край эстрады. Он стал возле профессора Хизертона, обвел публику горящим взглядом и потряс в воздухе кипой бумажек.

— Леди и джентльмены! — вскричал он звонким голосом. — Я ждал этого часа всю мою жизнь! Я ждал часа, когда я смогу изложить мое открытие перед собранием ученых и властей и продемонстрировать его на живом объекте. Все подобралось наилучшим образом: и собрание, и власти, и даже объект! Позвольте мне не торопиться, леди и джентльмены! А вам позвольте посоветовать бьть очень внимательными, сугубо внимательными, ибо то, что я вам скажу, должно потрясти все человечество!

Речь эта ничуть не походила на ученый доклад. Но в голосе Лепсиуса была такая сила, толстое лицо его так внушительно преобразилось, что спокойная и нарядная публика сдвинулась плотнее с непонятным для нее возбуждением. Даже Сорроу, Биск и Тингсмастер устремили на него глаза. Даже Артур Рокфеллер, сжав тихонько руку Вивиан, шепнул ей:

— Добрый старый Лепсиус тоже очутился здесь!

Даже стальные глаза генерального прокурора Иллинойса остановились на Лепсиусе с чем-то вроде дружелюбия. Один только профессор Хизертон лежал в своем кресле, тяжело дыша и не проявляя ни к чему никаких признаков интереса.

— Я начну издалека, — продолжал Лепсиус, — много лет назад, еще молодым врачом, я попал на аристократический европейский курорт на практику. Здесь я познакомился с моим первым пациентом, представителем одного из древнейших родов континента. Он жаловался на легкую хромоту и небольшую боль в позвоночнике. Я лечил его массажем, ваннами, водами. Это не помогло. Тогда я тщательно исследовал его позвоночник. Меня поразило, господа,