драк. Крики, ругань сменялись настороженной тишиной. Потом где-то билось стекло, вскрикивала женщина. Слышался лязг металла. Скрипели колеса телег и карет. Возничие хлестали лошадей. И вновь приходила тишина.

На стенах домов я замечал знакомые желтые листки, подписанные «М.», и белые листки других безымянных авторов. На них не обращали внимания ни простые люди, ни стражники.

Я догадывался, что наибольшее оживление сейчас было на Ярмарочной площади, где, как и обещал комендант, выстроили временный деревянный городок для беженцев и где все предвкушали расправу над фаитами – над мерзостью, погубившей город. Но заглянуть туда не было ни времени, ни возможности.

Карета остановилась у торцевого входа в резиденцию. Гвардейцы сопроводили нас до двери, дальше мы поднимались вдвоем.

– Послушай… – Я перехватил руку Миалинты. Почувствовал тепло ее мягкой кожи.

Девушка остановилась, удивленно посмотрела на меня, но тут же отвела взгляд.

– Все-таки нужно заранее тебе все рассказать. Не уверен, что наместник станет меня слушать. Я здесь хангол – чужак. Лучше будет, если ты сама ему все передашь.

Я по-прежнему не выпускал ее руки, словно боялся, что Миалинта может убежать. Она медлила с ответом. Не могла решиться. Наконец кивнула:

– Идем.

Так и не добравшись до лестницы, ведущей на второй этаж, мы свернули в людские коридоры.

– Недолго. У нас мало времени. Нужно поговорить с отцом, пока не случилось непоправимое.

– Казнь назначена на вечер?

– Я уговорила отца дать нам время и перенести казнь на завтрашнее утро. А сейчас по всему городу идут обыски. Уже найдено больше тридцати фаитов. Люди прятали их в подвалах.

– Значит, не все потеряно.

– Что?

– Не все убивают двойников. Это хороший знак.

– Будем надеяться.

Прислуга расступалась. Удивленно смотрела нам вслед. Мы проходили мимо людских, хозяйственных подсобок, точильных, складских и умывальных комнат. Если в помещениях были люди, то они замолкали, едва заметив дочь наместника. Мы рассекали шумный, оживленный коридор, но оставляли за собой полосу молчания и удивления.

– Сюда.

Миалинта зашла в небольшую комнату покоя, здесь по вечерам для отдыха собирались слуги. Куцая люстра под низким потолком, каменные столы, просторные кушетки и шерстяной ковер с густым ворсом. На комоде лежал открытый мешочек с фигурками для игры «Марш легионера».

– Простите… простите… мы… мы только зашли, – с одного из диванов вскочили две служанки. Кланяясь и извиняясь, они попятились к двери в противоположной стене.

Когда служанки вышли, в комнате никого не осталось.

– Нам никто не помешает? – спросил я.

– Днем здесь никого не должно быть. Да и все видели, как мы сюда пришли. Не думаю, что кто-то решится к нам заглянуть. Говори.

Я прошелся по комнате. Взял одну из фигурок «Марша». Покрутил ее в руке. Положил на место и начал рассказ, подготовленный еще ночью, собранный из лоскутков, которые мне удалось собрать за все дни в Багульдине. Надо признать, полотнище вышло скромное, с множеством прорех и некрасивых складок. Однако логика в нем была. Отец часто повторял: «Чувства – для наполнения жизни. Логика – для ее сохранения. В счастье пользуйся первым. В беде – вторым». Сейчас я следовал его словам.

– Хочешь меня в чем-то обвинить? – прогремел Тирхствин.

– Нет, отец. Я хочу спасти… хочу, чтобы ты спас город.

Миалинта выглядела спокойной, но я видел, как побелели ее костяшки. Она невольно сжимала в кулаках складки сарафана, будто опасалась испачкать