– Вот ведь черт, – тоскливо пробормотал Ван Ален, – никогда и помыслить не мог, что мне выпадет заделаться в профессора… Да, случается. Так говорят.

– Кто? Ваши старики или ваши теоретики со старинными книжками, которым ты не доверяешь?

– Теоретики. Старики – те вроде меня, что увидели или услышали сами, что сами поняли, сами вывели, то знают, и когда вервольфа хватают за шкирку, знаешь ли, не интересуются его родовым древом.

– А стоило б.

– Ну, видать, кто-то все же поинтересовался, кто-то вроде тебя, потому что – да, наши теоретики на эту тему теоретизируют. Да, есть случаи, когда может родиться и обычный человек. Проживет всю жизнь нормальным. А вот его внук однажды в полночь пустится ловить соседей. Но это штука еще более редкая; почему – тоже не знаю.

– Но ваши теоретики…

– Да, наши теоретики, – разозленно оборвал Ван Ален. – Я что, по-твоему, сильно похож на профессора медицины или магистра геральдики? Наследственная передача, ветви наследования… Да во всем этом ум сломаешь. Я, знаешь ли, их треп не конспектировал.

– Но хоть что-то ж в голове отложилось.

– Что-то отложилось, но за точность изложения я не отвечаю, не обессудь. Наши мозголомы на эту тему говорят что-то такое: когда оборотничество передается от отца к сыну – передается по крови. Как, знаешь, это бывает у людей, – пояснил охотник, изобразив умиленное лицо: – «ой, а глазки-то папины!»… Обыкновенно это так. Папины глазки, зубки и хвостик. А вот когда от вервольфа рождается обычный человек – тут все сложней, тут высокие материи. Наследование отпечатывается не в крови, а где-то там, – он махнул ладонью над головой, – как родовое проклятье, которое ведьмы накладывают. Копится там, бурлит, а когда подходит время зачать дитятко – выплескивается, уже в натуре. Ты все понял?

– Да, – кивнул Курт, и охотник поморщился:

– Это хорошо, потому что сам я не понял ни черта.

– Это часть образа – строить из себя непроходимого вояку дурней собственного меча? – поинтересовался он укоризненно. – Все ты понял. Просто, если погрузиться в эту тему сполна и задуматься над всем, что тебе известно, можно ведь дойти в своих размышлениях и до того, что в голову полезут неприятные мысли. К примеру, о том, что существо, с которого ты срезал клок шкуры себе на воротник, ничем от тебя не отличается – только способностью, доступной ему не по личному выбору, а по рождению, то есть, помимо его воли. Что, попади он в нужное окружение в свое время, все в его жизни могло сложиться иначе.

– Снова проповеди о сострадании к тварям? Брось. Зря. Не пройдет; не со мной. Что там им полагалось по рождению – не знаю, но по жизни они мразь. И твои мудрствования об окружении есть не более чем все те же теории, а по-моему, в них это заложено – в крови, там, не знаю, или в духе, или на тонких планах, или еще где, но заложено. Не могут они жить иначе. Видел когда-нибудь ручного волка?.. Я видел. Он будет сидеть у ноги, есть с руки, спать у твоей постели, грызть твоих врагов, но все равно останется диким зверем, жаждущим крови, драки и смерти. Даже если ты возьмешь из помета двухнедельного волчонка и выпоишь его, как родная мамаша, молочком, выкормишь с малолетства – все это в нем проснется рано или поздно. И эти – такие же. Хочешь, чтобы я вслух сказал, что не они в этом виноваты? Да ради Бога. Но мне на это глубоко начхать, потому что они опасны – для меня, моих близких, друзей, да и просто для первого встречного, который не сможет от них отбиться. Они опасны – и я от них избавляюсь. Нам просто нет места в одном доме, а дом этот – мой. Стало быть, и уйти должны они. Я ясно выразился?

– Где ты видел ручного волка? – не ответив, спросил Курт, и охотник запнулся, глядя на собеседника растерянно. – Я спрашиваю – ручного волка где ты видел?

– У одного из наших, – ответил Ван Ален оторопело. – Нашел волчонка и натаскал; в работе помогает… К чему это?

– Ты его убил?

– Кого?

– Волка своего приятеля-охотника. Ручного, но все равно дикого, который жаждет крови. Ты прирезал его?

– Ты это к чему?

– Ты его гладил по загривку, – сам себе ответил Курт. – Кормил, если разрешали. Нахваливал клыки, шерсть и хватку. Поворачивался к нему спиной и пошел бы с ним на операцию, если б случилось работать в паре с тем охотником. Итак, Ян, из твоих обличительных речей и моих проповедей делается лишь один вывод: да наплевать, кто есть кто и склонность к чему копошится в его душе. Главное, чтобы он поступал должным образом – как тот волк, никого не трогая и принося даже, в этом конкретном случае, некоторую пользу. И уж тут тебе возразить будет нечего.

– Я тут вспомнил, – не сразу отозвался Ван Ален, глядя на него с подозрительностью. – Что-то ты упомянул о стригах, среди которых попадаются славные парни… Знаком лично?

– Это имеет значение?

– И вот еще что – не так давно, меньше пятка лет назад, само существование зондергрупп Инквизиции, подготовленных к борьбе с тварями, было тайной, а тут уже они не скрываются, ты во всеуслышание называешь имя их шарфюрера…