второго – потому что на нем висели вы. Но он был обывателем, он, в общем, был не обязан рисковать хоть чем-то; если же говорить обо мне подобных… Не думаю, что кто-то должен обрекать себя на выбор. Пострадает либо дело, либо собственная душа, и при обоих раскладах конец скверный: в первом случае последствия могут быть сколь угодно тяжкими, во втором человек может просто сломаться. Осознание верности выбора не препятствует душевным мукам.
– Говоришь по собственному опыту?
– Мне делать выбор приходилось.
– И как поступил ты?
– Правильно, – отозвался Курт коротко; охотник болезненно сморщился:
– Ясно. И как спалось потом?
– Тогда дело касалось всего лишь сослуживца, но и это было… неприятно. Выбросить на помойку старую куртку, к которой притерпелся – и то бывает жаль, что говорить о людях, с которыми долго и невраждебно общаешься.
– Сравнить приятеля с поношенной шмоткой – это круто завернуто, – оценил Ван Ален. – А моего отца – с предателем идей человеческого единства.
– Он поступил как отец, – возразил Курт. – Спас потомство. Даже будучи охотником, он не принял на себя никаких иных обязательств, это его желание, его способ проводить время, скажем так, от которого он может отказаться в любой момент. Для меня – это служба и обязанность, но и я однажды смогу при желании уйти с должности. Дети же – навечно, пока жив. С этой работы не рассчитаешься.
– По твоей логике выходит, – угрюмо подвел итог Ван Ален, – что делать охотников из нас он тоже был не должен, ибо это ввергло нас в тот самый мир злобы и смерти, а значит, он нарушил отцовский долг и рискнул нашими жизнями.
– По моей логике этого не выходит, – возразил Курт заинтересованно, – однако кто-то тебе это уже говорил. Не сам ли он?
– Брат. С его слов заговорил и отец… Только это бред.
– Согласен.
– Этот мир смерти и злобы в нашу жизнь вошел сам, и отец лишь научился в нем выживать.
– Действительно.
– И раз уж так вышло – он обязан был научить и нас выжить в нем.
– Разумно.
– Он же не брал с нас клятвы кровью, что мы продолжим его дело – выбор остался за нами; брат ведь плюнул на это самое дело и ушел, и никто его за шиворот не хватал.
– В самом деле, – согласился он, и Ван Ален пристукнул ладонью по столу:
– Хватит!
– Как угодно, – передернул плечами Курт. – Мне всего лишь нечего возразить. В его жизнь вторглась смерть; где гарантии того, что она не вторгнется и в вашу, даже если порваться пополам и обеспечить вам государеву должность, жалованье мечты и счастливую семейную жизнь? Нет их, гарантий. Идя домой со службы, вы можете попасться на зуб голодному стригу или под клюку ведьмы в дурном расположении духа. Положение, в коем оказались все мы в этом трактире – яснейшее тому доказательство. Та зверюга явно не рассчитывала на то, что напорется, кроме охотника, еще и на двух инквизиторов; думаю, потому он и не предпринял до сих пор попыток напасть – он не ожидал, что мы сумеем поставить должным образом соблюдение безопасности… почти должным, как показала нынешняя ночь. Но куда хуже этой твари пришлось бы, если б все эти поборники мирной жизни были обучены своими отцами- параноиками хотя бы мало-мальски сносным приемам самозащиты.
– Так мой отец, по-твоему, параноик?
– Надеюсь, – откликнулся Курт, не запнувшись. – Для пользы дела.
– Но, продолжая твою линию – семьи я иметь не должен?
– Я предвзят, – заметил он. – И ты тоже.
– Ты тоже всего лишь человек.
– Я инквизитор.
– И что это значит? – уточнил охотник насмешливо. – Что ты природе не следуешь и зов натуры игнорируешь?.. Брось, Молот Ведьм; и ты не из железа сделан.
– Увы. Это было бы весьма кстати – меня можно было б выпустить на ликантропа с голыми руками.
– Как приятно, что вы о нем вспомнили, – заметил помощник негромко. – Не хотел бы прерывать столь занимательный экскурс в семейные отношения, однако возьму на себя смелость напомнить господам истребителям нечисти о существовании оной в непосредственной близости от нашего обиталища…
– Бруно, – поморщился Курт, и тот посерьезнел:
