– Это я и намеревался вам втолковать, – не стал спорить он. – Если б вы, как я просил, просто сели и выслушали меня спокойно.

– А вы, – вмешался торговец, всеми силами пытаясь сохранить остатки достоинства, – вот так, загодя, были убеждены, что все произойдет так, а не иначе? Не попускали себе даже думать, что могли ошибиться?

– Но он не ошибся, – робко заметил Альфред Велле, и Феликс отмахнулся:

– Это случайность.

– Итак, – чуть повысил голос Курт, – все, я вижу, приходят в себя?.. Если так, умолкните и выслушайте мои обоснования хотя бы теперь. Я оставил ее за дверью? Да. И что обыкновенный человек сделал бы на ее месте? Помните, Элиас, я сказал вам, что она никуда не денется? Что ей некуда? Будь она человеком, это было бы верно. Никуда бы она не ушла. Вообразите – женщина, одна, пешая, пережившая смерть супруга, несколько часов кряду бродившая в метели на ужасающем холоде, голодная, испуганная, находит, наконец, человеческое жилье. Там, за дверью, тепло, пища и отдых. Там жизнь. Она потребовала – ее не впустили. После она сбавляет тон, переходя к попыткам договориться. Снова отказ. А теперь скажите, что бы вы стали делать на ее месте, если б я так и продолжал говорить «нет» еще хотя бы несколько минут? Неужто впрямь ушли бы? В надежде, что тут, на пустой дороге, невзначай завалялся еще один трактирчик, где охрана не столь строптива? После всего пережитого обыкновенный человек схватился бы за эту дверь, как утопающий за попавшую под руку ветку, потому что ничего иного не остается. Даже если бы не было этого ее последнего выпада, подтвердившего мои подозрения, даже если бы она просто молча ушла, поняв, что их план не удался – это все равно ясно показало бы, что я прав. Настоящая заплутавшая странница осталась бы у порога, просила бы, снова грозила, умоляла, плакала, царапала бы эту дверь и билась бы в нее головой, но не ушла бы. Потому что некуда. Нам стоило всего лишь немного выждать, Элиас, тут вы правы, и все разрешилось бы само собою.

– Феликс, – не сразу отозвался фон Зайденберг, – в первые дни, когда его разум все еще был при нем, сказал верную вещь: не следует лезть со своим суждением в сферы, в коих ничего не смыслишь. Однажды я это сделал, и за ошибку был покаран немедленно и страшно. Моя вторая ошибка могла стоить куда большего.

– Не будь у Молота Ведьм с помощником этакой прыти – еще как, – согласился охотник уже чуть более спокойно и, окинув Бруно преувеличенно внимательным взглядом, отметил: – А монашек, гляди-ка, с подвохом… Вот уж не ожидал.

– Он в должности помощника следователя, – возразил Курт. – Это означает, что ожидать – следует. Так, на будущее, говорю это для тех, кто все еще никак не может успокоиться, Феликс.

– Откуда они узнали, что вы – инквизитор? – задумчиво спросил Карл Штефан. – То есть – их главный видел вооруженных людей, сталкивался с ними, но – Знак-то у вас, майстер инквизитор, под одеждой, не виден. Откуда они узнали, что вы из Конгрегации?

– Молот Ведьм личность известная, – пожал плечами охотник, тоже присев напротив Хагнера и глядя на него с подозрительным ожиданием. – Быть может, узнали по описанию…

– Это вряд ли, – возразил Курт уверенно. – Слишком малое время мы с ним могли друг друга разглядывать. Скорее, дело было иначе: Амалия сказала ему.

– Думаешь, выпытал?

– Нет, – вздохнул он, – думаю, не так. Она попыталась уговорить его отступиться (а для чего еще она пошла к нему?), он уперся. Быть может, как и эта его подручная, упомянул о том, что от своей сути его сын никуда не денется, на что она в простоте душевной возразила, что теперь он под покровительством Конгрегации, уже под присмотром инквизитора, который будет блюсти его нравственную чистоту. Могла даже упомянуть, под присмотром какого именно инквизитора… И Бог знает, что еще она ему наговорила. Бывает, в порыве чувств люди говорят такое, чего никакими пытками не добьешься.

– На их месте, – заметил Карл Штефан, – я бы не пытался заслать этакого агента, на их месте я бы подпустил матушку к дверям – уж ей-то открыли б.

– Она бы не пошла.

Голос Берты Велле снова заставил всех вздрогнуть – до этого мгновения о ее существовании, кажется, все просто забыли. На трактирщицу, стоящую в дверях кухни, постояльцы обернулись разом, и та повторила чуть слышно:

– Она бы не пошла. Какая мать стала бы подвергать ребенка опасности? Она, когда уходила, знала, что не вернется.

– Возможно, – согласился Курт во всеобщей тишине. – Или, как знать, Амалия сказала ему нечто такое, за что он в приступе озлобления убил ее на месте, и тащить к двери даже насильно стало просто некого.

– Ради нее же самой надеюсь, что именно так и было, – вздохнул Ван Ален.

Мария Дишер всхлипнула уже во весь голос, не сдерживаясь, и охотник, вздохнув, поднялся, подойдя к ней и обняв за плечи.

– Ну, брось, – утешающе произнес он, – все будет в порядке. Уже поздно, ты устала; ложись и отдохни, хорошо?

– Ни за что, – сквозь плач выговорила Мария, – я не останусь в комнате одна. Лучше я здесь.

– Здесь будет жарковато, – возразил охотник, и она отмахнулась:

– Пусть. Зато здесь люди… И я смогу, может быть, что-то сделать, чем-то помочь, чтобы все это кончилось…