расписание поездов, удача её кончилась.

Судя по заметкам, оставленным Мисаки в расписании, она села на поезд около часа назад. Если я собрался догонять её, мне необходимо сделать это вовремя. Я знаю, куда она направилась и, кроме того, у меня есть деньги. Если часть пути я проеду на такси, то прибуду туда даже раньше Мисаки. Мне не о чем беспокоиться.

Сидя в ночном поезде, я открыл карту, купленную в магазине по пути. Я искал мыс — тот самый, о котором рассказывала Мисаки, на котором она часто играла в детстве. «Вот он.» На карте был только один мыс рядом с её родным городом, это точно он.

Должно быть, Мисаки села на поезд, отправившийся прямо перед моим. Смешавшись с толпой едущих домой на Новый Год людей, она, вероятно, направляется в родной город, к так популярному среди самоубийц мысу. Но она не знает, что я следую за ней.

Я не позволю ей уйти. Я точно догоню её. По крайней мере, об этом я не волновался. Проблема была в другом.

Что я скажу Мисаки, когда найду её?

Хотя бы немного, но я понимал её страдания. Лишь самую верхушку её боли; но этого уже было достаточно, чтобы вообразить её степень. Наверное, она чувствовала себя загнанной в угол, считала, что иного выхода нет. И её боль никогда, никогда не исчезнет, за всю её жизнь.

Конечно, это было естественно. В некотором смысле, её боль была общей для всего человечества. Это были вполне заурядные страдания. У всех бывают подобные ощущения. И у меня тоже.

«Даже если я останусь жить, это ничего не изменит. Всё это — лишь боль».

Зная это, смогу ли я удержать её от прыжка? Имею ли я право останавливать её? Как член общества, я, наверное, должен сказать что-то подходящее, вроде: «Даже так, продолжай жить!» или «Перестань ныть!».

Я понимал всё это.

Я понимал это, но…

Пока я размышлял над всем этим, поезд прибыл к месту назначения.

Сойдя со станции, я увидел заброшенный городок. Было уже заполночь; но даже в такое время вокруг станции стояла мёртвая тишина. Никаких признаков жизни на улицах.

Кроме того, было очень холодно, и шёл снег. Поскольку город располагался возле Японского моря, там частенько бушевали снежные бури. Я быстро застегнул воротник своей куртки и направился к единственному такси, которое заметил. Водитель удивился позднему клиенту. Пожилой мужчина, похоже, спал в своём кресле. Он поспешно протёр глаза.

Забравшись в тёплую машину, я показал на карте пункт моего назначения. Водитель посмотрел на меня с недоверием, на лице его был вопрос: «Ты серьёзно?»

Я кивнул, и машина тронулась, лязгая цепями на шинах.

— Зачем вам ехать в подобное место такой поздней ночью?

— Осматривать достопримечательности. Пожалуйста, быстрее.

Спустя полчаса, такси выехало на холмистую дорогу, ведущую вдоль берега океана. Она шла вверх по крутому холму. Справа бушевало тёмное море. Когда мы заехали на холм, такси остановилось.

— Это место действительно стало довольно популярным среди туристов, но здесь ничего нет.

Водитель как будто оправдывался.

Я оплатил поездку и вышел из такси.

— Ты же не собираешься… Нет, строительство уже завершено, всё будет в порядке.

Сказав это, таксист выехал на дорогу.

Я огляделся по сторонам и действительно ничего не увидел. Вернее, было так темно, что я вообще едва мог видеть.

Так как океан был справа от меня, я решил, что найду мыс в той стороне, однако, лишь редкие фонари освещали мне путь. Я чувствовал себя крайне беспомощным. На тот момент, я пересекал дорогу и шёл по заснеженной тропе, перелезая через заграждения.

Мисаки должна была быть на другом конце этой тропы. Шагая по забирающемуся ко мне в ботинки снегу, стараясь не поскользнуться и не упасть, я продолжал пробираться по тропе через густой кустарник. С каждым шагом, окружающая меня тьма становилась всё глубже.

Вскоре, свет фонарей уже не доходил до меня, и я едва ли мог что-то видеть. Вдруг, кустарник заметно поредел. Тропа закончилась, и перед моими глазами предстали темнейшего цвета небо и Японское море. Всё верно. Я достиг края мыса. Было слишком темно, чтобы точно разглядеть, но скала оканчивалась примерно в тридцати шагах от меня. Наконец-то я дошёл. Я добрался до пункта назначения!

А что насчёт Мисаки?

Я огляделся вокруг, но мало чего увидел. Большая полная луна плыла по ночному небу, но мои глаза ещё не привыкли к темноте, поэтому я не мог различить ничего, кроме смутных контуров. Не было заметно признаков чьего-либо присутствия. Это всё, что я мог сказать.

Что это могло означать? Я приехал первым? Или Мисаки остановилась где-то по пути? Или может…

Моё сердце сильно заколотилось, кровь застыла в жилах.

Нет, нет, этого не могло случиться. Она никак не могла спрыгнуть до моего прибытия, так? Она будет здесь вскоре. Вскоре Мисаки придёт по этой тропе.

Я отошёл и сел на скамейку, что была повёрнута к океану. Повернувшись лицом к маленькой тропке, я ждал Мисаки.

Прошёл час. Мисаки не пришла. Мне начинало казаться, что она не придёт совсем. Я закрыл лицо руками. Сам того не осознавая, я начал говорить сам с собой:

— Почему?

— Что «почему»?

— Неужели я опоздал?

— Нет, не опоздал.

— Но Мисаки…

— Всего пять минут разницы. Тебе бы детективом быть.

Я медленно повернул голову вправо. Там стояла Мисаки. Она была в чёрном, сливающемся с окружающей темнотой пальто.

Присев на край скамейки, Мисаки объяснила:

— Наконец-то ты что-то сказал. Я не знала, что делать, ведь ты так долго молчал.

Во мне вскипал неистовый гнев. Я чувствовал, что меня выставляют дураком. Заставив себя подавить эти эмоции, я сказал с такой мягкостью в голосе, на которую был способен:

— Ну что ж, пойдём домой! Здесь холодно!

— Я не хочу.

Как это, ты не хочешь?! Ты, ах чёрт, хватит делать из меня дурака. Я почти начал ругать её в полную силу, но как-то смог сдержать этот порыв.

Я попытался вспомнить прочитанную давным-давно книгу: «Психология самоповреждения». В ней была теория, «Пытающиеся совершить самоубийство, в действительности, хотят, чтобы кто-то спас их. Они хотят, чтобы их выслушали, поэтому попробуйте делать это в дружелюбной манере, настолько мягко, насколько возможно, не перебивая какими-либо неприятными комментариями».

Кажется, это и есть основные пункты.

Поправляя воротник, я повернулся к Мисаки. Это в доказательство моего дружелюбного отношения. Потом, я сказал:

— Не умирай. Жизнь продолжается!

Мисаки улыбнулась. Это была ироничная улыбка.

Мне хотелось рассказать ей, сколько я натерпелся, чтобы добраться сюда; конечно, я сдержался.

— Почему ты вдруг попыталась покончить с собой? — мягким голосом спросил я.

— Это не по твоей вине, Сато.

— Я знаю. Итак…

— Я устала от жизни.

— Опиши более подробно.

— Меня тошнит от всего. Нет никакого смысла жить дальше.

Она бормотала эти абстракции с той же улыбкой на лице. Она делает из меня дурака, после всего случившегося?

— Да, верно. Не думаю, что смогу и дальше принимать твою помощь, Сато. В конце концов, ты всего лишь хикикомори.

Злость охватила меня.

— Вперёд, умирай!

— Я умру.

— Нет! Это была шутка. Не умирай. Если ты умрёшь, то отправишься в ад.

— Да не волнуйся ты так. Прежде всего, если подумать, я уже мертва, ведь я приняла все скоплённые за год таблетки. Если бы дядя меня не нашёл, у меня бы вышло. Не важно, что ты сделаешь, Сато, я полна решимости принять смерть.

Здесь, посреди зимы, на мысу, в чернильной темноте, мы продолжали обсуждать — жить или умереть. Этот разговор был бесконечно далёк от