голове. Тот рухнул как подкошенный, и его спутники ошеломленно уставились на тело, лежащее с раскроенным черепом, из ушей и носа которого обильно струилась кровь.

Впрочем, они не попытались отомстить, равно как и не стали приближаться к Конану, который по-прежнему сжимал в руке окровавленную цепь, несмотря на то что он горячо убеждал их попытать счастья. В конце концов, обменявшись гортанными возгласами, они подняли безжизненно обмякшее тело своего товарища, словно куль с мукой, и вынесли вон. Дверь за собой они заперли его ключом, не снимая с позолоченной цепочки, которой тот крепился к его поясу. Тюремщики забрали с собой и факел, и, когда они уходили по коридору, темнота кралась за ними следом, словно живое существо. Вскоре их шаркающие шаги стихли вдали, и вместе с ними погасло и мерцание факела. В подземелье воцарились тишина и темнота.

Конан лежал неподвижно, вынося груз кандалов и отчаяние своего положения со стоицизмом варвара, привыкшего к тяготам жизни. Он старался не шевелиться, потому что лязг цепей неприятно резал слух в молчаливой тишине, а инстинкты, отточенные поколениями предков, обитавших в дебрях запада, приучили его не выдавать своего местоположения. Такое поведение не являлось результатом какого-либо логического мыслительного процесса; он лежал тихо не потому, что во тьме его подстерегала опасность, против которой он был беспомощен. Ксалтотан заверил Конана, что ему не причинят вреда, и киммериец поверил ему; пока, во всяком случае. Но его инстинкты варвара никуда не делись; те самые, что помогали ему неподвижно затаиться в укрытии, покуда рядом рыскали смертельно опасные твари.

В непроглядной темноте даже его острое зрение оказалось бесполезным. Но вскоре неподалеку появилось слабое свечение, нечто вроде косого столба тусклого серого света, в котором Конан смутно различал прутья решетки у его локтя и даже очертания двери в дальней стене. Поначалу он даже растерялся, пока не нашел подходящего объяснения. Он пребывал глубоко под землей, но по какой-то причине из дворца сверху вниз была пробита наклонная шахта. Очевидно, снаружи взошла луна, и ее свет падал в проделанное отверстие. Конан сообразил, что теперь может отмечать смену дня и ночи. Не исключено, что в шахту будет заглядывать и солнце, хотя с таким же успехом отверстие могут и закрывать на день. Вполне могло оказаться и так, что к нему применили изощренную пытку, позволяя пленнику полюбоваться лучиком солнечного или лунного света.

Взгляд его упал на едва видимую груду костей в углу. Он не стал ломать голову над тем, кому принадлежали эти останки и за какие грехи угодил сюда этот несчастный, а вот необычное состояние костей привлекло его внимание. Их сломали не на дыбе. А потом, всмотревшись повнимательнее, Конан сделал еще одно неприятное открытие. Большие берцовые кости были расколоты по длине, а тому могло быть только одно объяснение – кто-то хотел достать костный мозг. Но кто еще, кроме человека, ломает кости, чтобы достать оттуда мозг? Быть может, эти останки были свидетельствами пиршества каннибалов или еще какого-либо существа, доведенного голодом до безумия? Конан постарался отогнать от себя мысль о том, что и его кости в недалеком будущем вот так же повиснут на цепях. Он не мог позволить себе удариться в панику.

Киммериец не богохульствовал, не плакал и не кричал, как непременно поступил бы на его месте человек цивилизованный. Но от этого боль и смятение в его душе не уменьшались. Его снедало желание действовать. Где-то далеко на западе немедийское войско жгло и разоряло его королевство. Небольшая армия пуатанцев не могла противостоять ему. Просперо сможет удержать Тарантию в течение нескольких недель, может быть, даже месяцев, но в конце концов, не получив подкрепления, он будет вынужден капитулировать перед лицом численного превосходства противника. Бароны, конечно, придут ему на помощь в борьбе с захватчиками. Но сейчас он, Конан, лежит беспомощным в темной дыре, пока остальные сражаются и гибнут за его королевство. В приступе бессильной ярости король даже заскрипел зубами.

И вдруг он замер – за дальней дверью послышались крадущиеся шаги. Напрягая зрение, он разглядел чью-то фигуру, приникшую к решетке. Раздался лязг металла о металл, щелкнул замок, и фигура исчезла из виду. Какой-нибудь стражник, решил он, проверял запоры. Спустя некоторое время Конан расслышал те же звуки неподалеку, с легким скрипом открылась невидимая дверь, после чего по коридору протопали удаляющиеся шаги и вновь воцарилась тишина.

Конану казалось, что он напрягает слух уже целую вечность, хотя такого просто не могло быть, поскольку отблески лунного света все еще сочились из шахты, но больше он так ничего и не услышал. Наконец он переменил позу, и цепи его громко зазвенели. И тут он услышал чью-то легкую поступь – шаги доносились от ближней двери, той самой, через которую его внесли в каменную клетку. Мгновение позже у решетки в скудном свете возникла стройная фигурка.

– Король Конан! – прозвучал негромкий взволнованный голос. – Милорд, вы здесь?

– А где же мне быть? – осторожно отозвался он, выворачивая шею, чтобы лучше рассмотреть неожиданное явление.

Возле двери, вцепившись в решетку тоненькими пальчиками, стояла девушка. В тусклом свете виднелась ее стройная фигурка, обтянутая прозрачным шелком, да блестели украшенные драгоценными камнями нагрудные пластинки. В полумраке сверкали ее темные глаза, а руки и ноги отливали белизной алебастра. Волосы ее темной пенной шапкой клубились вокруг головы, отражая скудный лунный свет.

– Вот ключи от ваших кандалов и двери в дальней стене! – прошептала она; тонкая белая ручка протиснулась сквозь решетку и бросила связку предметов, которая глухо лязгнула об пол рядом с ним.

– Что это за игры? – пожелал узнать он. – Ты говоришь по-немедийски, а в Немедии у меня нет друзей. Что за дьявольщину задумал твой хозяин на сей раз? Или он прислал тебя посмеяться надо мной?