Не гордячка она, просто… мерзко ей становится от одной мысли, что кто-то из этих гогочущих, пропитавшихся заводскими дымами, вонью сточных канав, дешевым табаком и перегаром, коснется ее.
А тут мамаша со своею свадьбой.
Перехватив полотенце, Таннис дернула и легко вырвала его из мамашиных рук.
– С кем и о чем ты договорилась?
И мамаша, разом растеряв пыл, вздохнула, охнула, схватившись за поясницу, – давненько на нее жаловалась, но на доктора жалела денег. Мазь она делала сама из прогорклого жира и давленого лука, подмешивала в нее еще что-то столь же вонючее и, намазав спину, кутала сверху старым отцовским шарфом. Мазь от хранения застаивалась и воняла с каждым днем все горше.
– В могилу меня сгоните со своим папашей, – пробурчала мамаша, опускаясь на кровать.
А ведь она не такая и старая, и сорока нет. Но лицо потемневшее, огрубевшее, морщинами расписано. Под глазами мешки. Губы узкие, сжатые, и кожа на шее обвисла. В волосах седины изрядно, и волосы эти мамаша расчесывает день через два, оттого сбиваются они колтунами.
Сама ссохлась. И руки кривоватыми куриными лапами торчат из широких рукавов. Пальцы-то гнутся еле-еле… а туда же, упрямится, ходит работу искать.
Только кому она нужна?
– У него хоть деньги есть?
– Есть, – сказала Таннис чистую правду: денег у Грента водилось немало.
От мамаши пахло мазью и брагой, небось тоже приложилась. Прежде-то она пила мало, разве что по праздникам, да все больше самодельную наливочку жаловала. А тут вот…
…после того, как ее с завода погнали, наливка стала роскошью.
– Если есть, то бери. – Мамашин заскорузлый палец ткнулся в бок Таннис. – Требуй, чтоб давал. И подарков не стесняйся.
Как будто Таннис сильно стеснительной уродилась. Только если она когда-нибудь и пойдет с мужчиной, то не за деньги и не за подарки.
– Ничего, девочка моя. – Мамаша по-своему расценила молчание. Она обняла Таннис, прижала к себе и ласково, как уже давно не делала, погладила по коротким волосам. – Ничего, хорошая моя… так оно всегда… у одних все, а другие…
Мамаша шмыгнула носом. И из светлых глаз ее покатились слезы. Плакала она обычно громко, навзрыд, и оттого рыдания выходили какими-то натужными, точно ненастоящими.
Не получалось ее жалеть.
– Бери, что твое, пока молода. Молодость, она быстро проходит… радуйся жизни… а если этот твой и вправду с деньгами, то пусть поможет… пусть вытащит тебя отсюда.
Таннис сама себя вытащит.
Влипла сама.
И вытащит тоже. Сбежать не получается? И ладно. Не будет она бегать. Всего-то надо – отнести коробку на склад и получить у Грента оговоренную плату. Или даже наоборот, пусть сначала заплатит. Да, так оно надежней…
Мамаша, уткнувшись в плечо Таннис, рыдала. Все-таки надо будет забрать их, не в квартиру Таннис, но просто забрать, поселить в месте поприличней, чтоб хотя бы без сырости этой и тараканов, а то мамаша их боится.
Записку принес мальчишка. Худой, в старой куртке не по размеру, в здоровенных, верно, отцовских сапогах, подвязанных веревкой, он был обыкновенен. И, пожалуй, имейся у Таннис брат, он выглядел бы точно так же.
– Тебе. – Посыльному на вид лет десять было. Но он окинул Таннис цепким взглядом и причмокнул, хлопнул ладонью по заднице. – Пойдем, сестренка, погуляем?
Говорил он хриплым голосом и сигаретку из кармана достал, пытаясь казаться старше. А может, и не пытался, может, он давно уже вышел из детского возраста – дети здесь взрослели быстро, некоторые и вовсе старились, едва покинув колыбель.
– Отвали, – буркнула Таннис, сбрасывая руку.
– Коза.
– Сам козел.
Она привыкла и к таким вот мальчишкам, от которых очень скоро начинало пахнуть и табаком, и дешевой брагой, и к редкому, но назойливому вниманию, и к грязи вокруг.
А в записке пара слов: «Не забыла о встрече?»
Таннис прочитала и, разорвав на мелкие клочки, сунула в карман. С мамаши будет клочки собрать, вон она, стала у дверей, смотрит, хмурится, но притворно. А в глазах – любопытство. Знать ей охота, кто ж такой Таннис записку прислал. Таннис же другое интересно: с чего это вдруг Грент напоминать взялся? Прежде-то он не раз и не два говаривал, что нужно соблюдать осторожность. А тут…