Брокк напряжен. И, кажется, зол. Возможно, не следовало бы говорить, но ведь он все равно узнает, не от Кэри, так от мисс Оливер… и получится, что Кэри не солгала, но умолчала.

– О тебе. И о ней. О ее дочери… от нее пришли два письма, пока тебя не было. И Дитар просила ответить. Ей стало лучше, она… она сказала, что так бывает, когда уже пора.

Стыдно. И от стыда, от собственного любопытства, которое заставило Кэри переступить черту чужой жизни, горят щеки.

– Просила не приходить… и я подумала…

– Дитар умерла.

Эту боль нельзя разделить на двоих. И стереть ее не выйдет. Утешить? Кэри не умеет утешать, да и что бы она ни сказала, прозвучит неискренне.

– Мне… жаль.

– Я успел к похоронам. Я бы мог, наверное, освободиться раньше… точнее не мог, но теперь буду думать об этом. Гадать. Она и вправду была хорошей женщиной.

– Другом?

– Другом. – Брокк выдохнул как-то резко, сквозь стиснутые зубы. – Почему близкие уходят?

– Не знаю.

– И ты…

– Я не уйду.

Ей некуда идти, да и зачем, если он здесь? А Брокк не слышит. Отстранился, отступил, вычерчивая между ними расстояние, которое Кэри хотелось бы стереть.

Ждет.

И втянув воздух, хмурится. Неужели почуял лаванду? Кэри открывала окна, просила ветер стереть чужой след, а он остался.

– У нас были гости. – Кэри не хочется признаваться, но ведь расскажут. – Лэрдис из…

Вздрогнул. Любит? Не любит? Безумное гадание на снежинках, которые все-таки растаяли, и теперь волосы Брокка влажно блестели.

– Зачем? – Глухой, притворно равнодушный голос.

– Ей хотелось увидеть меня.

Молчание. Стыд, иррациональный, лишенный смысла, словно вдруг открылась чужая грязная тайна.

– Я, – Брокк отступил на шаг, а показалось, что отодвинулся на тысячу, – постараюсь, чтобы впредь подобное не повторилось.

Обещание, которое – оба знали прекрасно – не выйдет сдержать. Но все-таки Кэри верит. Безумно хочется верить и стряхнуть чужой запах с черной ткани его сюртука… пусть лучше дым и горе, но не лаванда. Эгоистично? Но иногда ведь можно побыть эгоисткой.

– Ты, – Кэри смотрит в глаза, потому что ей безумно важно знать правду, – все еще любишь ее?

Солжет? Сбежит?

Что бы он ни сделал, это будет не то, чего хотелось бы Кэри. А Брокк, усмехнувшись, коснулся ее волос, точно заранее просил прощения за боль, которую причинит.

– Не знаю, – сказал он. – И да, и нет, и… не думай об этом. Она не вернется.

Конечно, зачем ей возвращаться, если Лэрдис и не уходила?

– Прости.

Простит, поскольку нет за ним вины. И постарается сделать вид, что все идет как прежде.

– Мне не следовало касаться этой темы?

– Пожалуй, – согласился Брокк.

И снова молчание. Затянувшаяся пауза в этой игре на двоих. Надо отступить, поскольку еще немного, и Кэри сломается. Ей так хочется дотянуться до него, обнять, прижаться щекой к жесткой отсыревшей ткани, вдохнуть запах дыма и самого Брокка. Поймать.

Не отпускать.

Не отдавать никому, но… разве есть у нее подобное право?

А он тоже чего-то ждет, точно дразнит, пусть и не нарочно.

– Ты стала очень красивой.

Ведь не то хотел сказать, Кэри чувствует. А что?

– Мне идет?

– Очень. Жемчужная девочка…

…девушка. И женщина. А для него все равно ребенок. И значит, ее старания пропали втуне?

– Вчера вы…