…Кейрен остался бы без свидетеля.

Один.

В подземелье, в котором вышли на охоту белесые твари, некогда бывшие людьми.

Время.

Если оно и существует, то где-то вне пещеры.

Холод.

В отличие от времени он прочно обжился здесь.

Влага.

Испарина на каменных стенах собирается ручейками, они же стекают, заполняя трещины. И рукав свитера набряк. Таннис пытается повернуться так, чтобы стало теплее, но пещера слишком узкая. Кейрен дремлет, но сон его чуток. И стоит ей хоть немного пошевелиться, как он вскидывается.

– Надо ждать, – шепчет Таннис. Странно, но ей теперь кажется, что вместе они целую вечность и что во всем мире не осталось существа ближе, чем этот пес. Он теплый. И дышит смешно, часто. Ворчит, что рука затекла, а когда Таннис убирает голову, на плече лежащую, подтягивается, обхватывает ее и к себе прижимает.

– Так теплее. – Он говорит ей на ухо, и шею щекочет его дыхание.

Жаль, в темноте лица не видать. Она дотягивается, трогает широкий его подбородок, пересчитывает родинки, которых на левой щеке три, а на правой – четыре. Бархатистые какие. И Кейрен по-собачьи тычется холодным мокрым носом в ладонь.

– Это от бабушки досталось, – признается он. – Из Высших была, бастард, но в братьях кровь ожила, а мне только родинки достались.

Таннис не понимает, но спрашивать стыдно. Ей просто хорошо оттого, что он рядом, без Кейрена, наверное, она сошла бы с ума.

Или подземникам бы попалась.

Они появлялись еще дважды, и всякий раз Кейрен вздрагивал и скалился. Она слышала глухое, негромкое рычание, от которого бежали мурашки по коже, и пятилась, тянула его следом. К счастью, больше Кейрен не пытался остаться. Он отступал медленно и осторожно. И когда Таннис достигала тупика – пещера, хоть и длинная, все же не была бесконечной, – останавливался, закрывал проход собой. Становилось ясно, что если кто-то и сунется, то Кейрен защитит.

Попробует.

На всех его не хватит…

– Расскажи, – просит он.

О чем?

Она ведь рассказала все, что знала. Про Томаса, который наблюдал за ней, а потом предложил подработать. Про листовки, что печатались сотнями, если не тысячами. Таннис читала их, но красивые слова оставляли ее равнодушной. Про свои походы в цех и пачки, спрятанные под одеждой. Все привыкли к тому, что Таннис носит безразмерные свитера. Про Патрика и бомбы, про Грента, который рассказывал о справедливости и приносил в черном саквояже истинное пламя, про свой поход на склады. Про дом и возвращение.

Кажется, она никогда прежде не говорила столько. А Кейрен слушал и, когда голос срывался, утешал ее. Он не был похож на прочих ищеек. Эти если и заглядывали в Нижний город, то лишь за данью, которую платили одинаково лавочники, старьевщики и шлюхи.

– О чем-нибудь. – Он хватает прядку волос губами и тянет.

– Прекрати.

– Холодно. – Кейрен дрожит. И Таннис, пытаясь согреть его хоть как-то, трет спину ладонями. – И мысли муторные. Мы ведь надолго здесь?

– Да.

Грент так просто не отступит, и если уж добрался до короля, то… охота не прекратится сегодня. Завтра? Послезавтра? У Грента много времени, а вот насколько хватит Таннис?

– Тогда, леди, – над ухом раздается смешок, и ледяные ладони Кейрена лезут под свитер, – вам следует развлечь гостя беседой. Конечно, я бы и от чая не отказался… а уж за овсяное печенье и душу продал бы, с детства обожаю овсяное печенье.

В животе противно заурчало. Печенье… Таннис просто поела бы… хотя…

– До сумки дотянешься?

– У тебя там печенье? – Кейрен заерзал, пытаясь одновременно и добраться до мешка, и Таннис не выпустить.

– Хлеб. И сало. И еще шоколадка…

– Шоколадку хочу.

– Сначала хлеб и сало… – Таннис фыркнула, сдерживая смех.

Нет, без него она пропала бы. Сошла бы с ума со страха.

– Слушай, – Кейрену удалось-таки зацепить длинный ремень, – ты почти как моя матушка. Она тоже вечно грозилась без сладкого оставить, если я не