– Ты сумеешь, – говорю я Кармель. – Только припомни, в какое дурацкое положение я поставил тебя на том свидании, – и тебе нестерпимо захочется меня прирезать.

Вид у нее не слишком приободренный, но когда Томас протягивает ей атам, она его берет.

– Когда? – спрашивает она.

– Я надеюсь, что вы просто поймете, – криво улыбается Томас.

Эта улыбка меня несколько озадачивает. Это первый признак «нашего» Томаса с тех пор, как мы прибыли сюда. Обычно, когда дело доходит до колдовства, он становится абсолютно деловым. И тут до меня доходит, что он реально понятия не имеет, что делает.

– Это опасно? В смысле для тебя? – спрашиваю я его.

Он пожимает плечами и отмахивается:

– Не беспокойся об этом. Нам же надо выяснить, верно? До того как тебя увезут в дурку. Так что давайте приступать. Кармель, – говорит он и смотрит на нее, – если что-то пойдет не так, тебе нужно будет сжечь кровь на Касовом атаме. Просто возьми его и обожги клинок. Хорошо?

– Почему это должна быть я? Почему Кас сам не может?

– По той же причине, по которой тебе придется нанести ему порез. Потому что формально ты вне ритуала. Я не знаю, что будет происходить с Касом или со мной, как только это начнется.

Кармель дрожит, хотя не так уж и холодно. На языке у нее вертятся отговорки, поэтому, пока она не успела ничего ляпнуть, я вынимаю из заднего кармана атам, снимаю ножны и кладу его на землю.

– Как сказала Риика, это маяк, – объясняет Томас. – Давайте надеяться, что он приведет к нам Анну.

Он лезет в свою почтовую сумку и извлекает горсточку благовонных палочек, протягивает их Кармель, чтобы она их зажгла, а затем задувает, прежде чем повтыкать в мягкую землю вокруг себя. Я насчитываю семь. Ароматный дымок завивается вверх легкими серыми колечками. Он делает глубокий вдох.

– И еще одно, – говорит он, беря в руки колотушку. – Не выходите из круга, пока все не кончится.

Лицо его принимает характерное выражение «эх, была не была», и мне хочется сказать ему, чтобы он был осторожен, но вся моя физиономия кажется парализованной. Моргнуть и то проблема.

Томас перекатывает запястье, и бубен отзывается; звук у него низкий и плотный. У него тяжелый, гулкий призвук, и, хотя я совершенно уверен в отсутствии у Томаса навыков барабанщика, каждый удар кажется продуманным. Как по писаному. Даже когда он меняет темп и продолжительность касания. Время идет. Не знаю, сколько его прошло. Может, тридцать секунд, может, десять минут. Гул бубна вырубает все мои чувства. Воздух кажется густым от благовоний, а в голову словно прибой снаружи бьется. Бросаю взгляд на Кармель. Она часто моргает, на лбу выступили несколько капель пота, но бдительности не утратила.

Томас дышит медленно и неглубоко, словно в такт ритму. Вот он останавливается, затем отбивает отдельные удары. Один. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Затем вступает заново, на сей раз быстрее и ниже. Источаемый благовонными палочками дым колышется туда-сюда. Это происходит. Он нащупывает путь.

– Кармель, – шепотом окликаю я и протягиваю руку над своим атамом, лежащим на земле. Она хватает меня за запястье и подносит Томасов нож к моей ладони.

– Кас, – шепчет она и мотает головой.

– Давай, нормально все, – говорю.

Она сглатывает, потом закусывает губу. Ведет клинком по мякоти моей ладони. Сначала просто тупое давление, а затем короткая жаркая боль. Кровь капает на мой атам, забрызгивая клинок. Она почти шипит. А может, и вправду шипит. В воздухе что-то происходит; что-то движется вокруг нас как змея, и поверх гудения бубна в уши врывается свист ветра – только вот ветра-то нет. Дым от благовоний не сдувает. Он безостановочно завивается вверх.

– Так и должно быть? – спрашивает Кармель.

– Не волнуйся. Все в порядке, – отвечаю я, хотя понятия не имею.

Но, что бы ни происходило, ритуал работает – и в то же время не работает. Процесс идет, но слишком медленно. Все внутри круга напряжено, словно нечто стремится вырваться из клетки. Воздух густой и вязкий, и мне жаль, что нет луны, а то темно до ужаса. Надо было оставить походный фонарь включенным.

Кровь все еще капает из моей ладони на атам. Я не знаю, сколько я уже потерял. Вряд ли много, но мозг работает как-то криво. Я едва вижу сквозь весь этот дым, но не помню, когда это случилось, и удивляюсь, как всего от семи благовонных палочек может быть столько дыма. Кармель что-то говорит, но я ее не слышу, хотя и понимаю, что она почти кричит. Атам словно пульсирует. Вид его, залитого моей кровью, странен, почти противоестествен. Моя кровь на этом клинке. Моя кровь внутри его. Бубен бьет, и звук Томасова дыхания перекатывается в воздухе… или это мое дыхание, стук моего собственного сердца бухает в ушах.

К горлу подбираются толстые пальцы тошноты. Надо что-то делать, пока она меня не одолела или пока Кармель не запаниковала и не покинула круг.