более того. Если вдруг в Вашингтоне или в каком-то другом месте решат, что пора менять курс в отношениях с Россией, слишком много знающий специалист из «предыдущей исторической эпохи» никому не будет нужен. Скелеты рациональнее выбрасывать вместе со шкафами, а не ждать, что некто любопытный от нечего делать в старый шкаф заглянет.
Так что очень даже вовремя русские эмгэбэшники к нему свою сотрудницу подвели. Правда, если бы дождались момента, когда он сам к ним прибежит, могли бы побольше выгадать… Да и он тоже.
Из этих размышлений вытекает, что он, в полном соответствии с принципами его организации и вообще страны, в которой довелось жить и служить, уже решил, что в свете складывающихся обстоятельств предать следует первым, не дожидаясь, пока предадут тебя. Он прекрасно представлял, какой материал может на него быстренько представить «куда следует» посол Крейг и те, кого он сочтёт нужным пригласить себе в помощники. И наверняка найдёт такой канал продвижения информации, что помочь не успеют, не смогут, а потом уже и не захотят те, на покровительство которых он до последнего момента так рассчитывал.
Потому что игра, как выясняется, идёт между совсем другими партнёрами, чем ему представлялось, и на стол тут бросают не «даймы» и «квотеры», а, пожалуй, полновесные гинеи[110].
Причём кто, кого, как и во что играет – понять пока не получается.
Штука с «параллельной Россией» вносит в и так не простую ситуацию такой дополнительный элемент непредсказуемости, что и вправду поверишь поэту Тютчеву: «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить, у ней особенная стать – в Россию можно только верить».
Но подождите, если есть параллельная Россия, то и Штаты тоже есть, и в мировом раскладе в итоге ничего не меняется? Только вот как найти дорогу в те Штаты, если и про
Рысь указала ему на неприметную (как водится, «приметные» в позапрошлом веке делались только на парадных подъездах, выходящих на улицу) дверь в левом углу двора «П-образного» здания. Тёмные окна всех трёх этажей смотрели неподвижными взглядами, и от этих взглядов, за которыми не ощущалось никакой жизни, на душе американца делалось ещё тревожнее. Хотя никакой это не «тюремный замок», вроде Бутырки или питерских «Крестов», а вот поди ж ты. Умеют русские даже своей архитектурой на психику давить. Или сам Лютенс успел себя так основательно накачать адреналином и иными кортикостероидами, или продолжалось действие того самого внезапного изменения структуры всей окружающей среды, что ему померещилось. Как кошке за некоторое время до землетрясения или наводнения.
По широкой и пологой чугунной лестнице, где чугунное литьё перил имитировало причудливую кружевную резьбу по дереву, по рифлёным ступеням со следами логотипов фирмы-производителя, полустёртых миллионами прошедших по ним подошв, он в сопровождении девушки поднялся на третий этаж. Им не встретилось по пути ни одного человека, и даже не слышалось людских голосов и каких-либо иных звуков в расходящихся вправо и влево длиннейших сводчатых коридорах. Зато шаги отдавались вверх и вниз удивительно гулко. Прямо заколдованное царство какое-то, а не довольно обычный старый дом в центре города. При советской власти здесь наверняка размещалось учреждение министерского уровня – главк, совнархоз или что-то в этом роде. Сейчас могла бы поселиться сотня разнообразных офисов, или, опять же, департамент московского правительства, но выглядело так, будто здание законсервировано для некоей специальной функции. Отчётливо пахло старым деревом и как бы не архивной пылью.
На верхнем этаже Рысь предложила войти во вторую от пересечения пугающих коридоров дверь, справа. То есть расположенное за ней помещение должно быть обращёно окнами во двор, а не на улицу.
За дверью Лютенс увидел приёмную с оборудованным по самым высшим стандартам рабочим местом секретарши (или секретаря, в зависимости от вкусов руководства). Расплодились последнее время кое-где при мужчинах-начальниках секретари-референты с внешностью персонажей порнографических открыток начала прошлого века. Ещё там было несколько массивных, тоже старого фасона, стульев для ожидающих приёма лиц и уголок с журнальным столиком, удобными креслами и большим аквариумом, возле которого, любуясь рыбками, могла бы скоротать ожидание раньше назначенного времени явившаяся VIP-персона. Сейчас здесь никого не было, ни секретарей, ни посетителей, только лениво шевелящие хвостами и плавниками макрорусы, или как их там, тычущиеся глупыми мордами в толстое стекло.
Рысь нажала на столе кнопку селектора.
– Мы здесь, Вадим Петрович, – доложила она, как будто хозяин кабинета давным-давно не наблюдал за ними, с самого въезда во двор по расставленным небось через каждый метр видеокамерам. А то и раньше.
– Здесь – так вводите, – прозвучал из динамика молодой и, пожалуй, весёлый голос. А чего грустить человеку, дела у которого идут самым великолепным образом?
– Мне – тоже? – спросила Рысь.
– Зачем? Мы тут сами. Ты просто подежурь, отдохни, на связи побудь и чего-нито перекусить сообрази, я с утра на ногах и голодный.
Это демонстративное «чего-нито» якобы должно было обозначить в говорившем связь с «малой родиной», Владимирской, скорее всего, областью, но прозвучало резким диссонансом с остальным, явно петербургским произношением и, главное, манерой говорить.
