присоединиться к инициативе под названием «Мы слышим тебя, Ана Мария». «Покажем ей, что у нее есть друзья по всему миру и они не согласны мириться с такими вещами», – говорилось в Танином письме.

Мэй посмотрела на фотографию Аны Марии: та сидела в побеленной комнате на складном стуле, равнодушно глядя в потолок, на коленях держа безымянного ребенка. Рядом с фотографией – кнопка с веселым смайликом, подписанным «Я слышу тебя, Ана Мария»; если нажать, имя Мэй появится в списке тех, кто поддерживает Ану Марию. Мэй нажала. «Не менее важно, – писала Таня, – что мы обращаемся к военизированным группировкам и осуждаем их действия». Под портретом Аны Марии было другое фото, мутное: густыми джунглями идут мужчины в разносортной военной форме. Рядом кнопка с грустным смайликом и подпись: «Мы осуждаем силы безопасности Центральной Гватемалы». Мэй на миг замялась, понимая, что это серьезный поступок – высказаться против насильников и убийц, – но она должна выразить свою позицию. Она ткнула в кнопку. Автоответчик поблагодарил ее, отметив, что она 24 726-й человек, пославший веселый смайлик Ане Марии, и 19 282-й, кто послал грустный смайлик военизированной группировке. Таня в письме замечала, что веселые смайлики отправляются Ане Марии на телефон, однако Танин брат пока не придумал, как передать грустные смайлики силам безопасности Центральной Гватемалы.

После Таниной петиции Мэй немножко посидела – очень собранная, очень самоосознанная: она, вероятно, завела себе могущественных врагов в Гватемале, и это видели тысячи зрителей «ВидДали». Самоосознание ее росло, она отчетливо ощущала свою власть. Она решила сходить в уборную, умыться холодной водой, заодно ноги поразмять, а когда зашла в туалет, зажужжал телефон. Номер абонента скрыт.

– Алло?

– Это я. Кальден.

– Ты где был?

– Теперь все сложно. Камеры везде.

– Ты же не шпион, правда?

– Сама ведь понимаешь, что нет.

– А Энни думает, ты шпион.

– Я хочу тебя увидеть.

– Я в туалете.

– Знаю.

– Знаешь?

– «Сферический поиск», «ВидДали»… Нетрудно найти.

– А ты где?

– Сейчас приду. Никуда не уходи.

– Нет. Нет.

– Мне нужно тебя увидеть. Не уходи никуда.

– Нет. Давай потом. В «Новом Царстве» тусовка. Фолковый открытый микрофон. Безопасное место у всех на виду.

– Нет уж. Я не могу так.

– Тебе сюда нельзя.

– Можно, и я сейчас буду.

И повесил трубку.

Мэй глянула в сумочку. Презерватив есть. И она осталась. Зашла в дальнюю кабинку и стала ждать. Понимала, что это немудро. Неправильно по миллиону причин. Нельзя будет рассказать Энни. Энни одобрит почти любые плотские утехи, но не здесь, не на работе в туалете. Мэй принимает неразумное решение, оно плохо отразится на Энни. Мэй следила за часами. Прошло две минуты, а она все стоит в кабинке, ждет мужчину, хотя знакома с ним только шапочно, и он, похоже, хочет лишь дрючить ее в максимально странной обстановке. Ну и почему она здесь? Потому что она этого хочет. Хочет, чтоб он отымел ее в туалете, хочет понимать, что ее отымели в туалете, на работе, и что знать об этом будут только они двое. Что ж она так тянется к этой блестящей безделушке? Открылась дверь, затем щелкнул замок на двери. Мэй и не знала, что там есть замок. Потом широкий шаг Кальдена. Шаги замерли у кабинок – что-то грозно заскрипело, заскрежетали стальные болты. Мэй уловила тень наверху, задрала голову и увидела, как он спускается к ней. Кальден забрался на высокую стенку и переполз по верху. Мэй спиной почувствовала, как он проскользнул в кабинку. Лопатки обдало его жаром, дыхание обожгло шею.

– Ты что творишь? – спросила Мэй.

Его губы раскрылись, язык нырнул ей в ухо. Она ахнула и прижалась к нему. Его руки легли ей на живот, скользнули по талии, спустились к бедрам, стиснули. Она протолкнула их внутрь и вверх; в мозгу шла битва, и наконец Мэй отвоевала себе право на все это. Ей двадцать четыре, если она сейчас так не поступит – вот именно так, именно сейчас, – она так не поступит никогда. Это веление молодости.

– Мэй, – прошептал он. – Хватит думать.