мороз ползет.

— Тем не менее это пытаются сделать на протяжении многих лет, — сообщил ей Миллард. — Ты помнишь, Эмма, что тебе сказала эта тварь? Жаль, что я не могу укупорить в бутылку то, что у тебя есть… или что-то в этом роде.

Эмма содрогнулась.

— Не напоминай.

— Существует теория, которая гласит, что если суть наших отличий от других людей можно было бы выделить и каким-то образом словить… в бутылку, как он сказал, или, что более вероятно, в чашку Петри, то, возможно, эту самую суть можно было бы передавать от одного человека к другому. Если бы это оказалось возможным, представьте себе черный рынок странных душ, который возник бы среди непереборчивых богатеев? Такие особенности, как твоя искра или сила Бронвин, продавались бы тому, кто подороже заплатит!

— Это отвратительно, — передернувшись, сообщил ему я.

— Большинство странных людей разделяет твое мнение, — хмыкнул Миллард. — Именно поэтому подобные исследования были запрещены еще много лет назад.

— Как будто твари когда-то соблюдали законы, — пожала плечами Эмма.

— Но мне эта идея вообще кажется безумной, — произнес я. — Мне кажется, что она все равно не сработала бы, верно?

— Я тоже так думал, — снова пожал плечами Миллард. — Во всяком случае, до сегодняшнего дня. Сейчас я уже начинаю сомневаться.

— Из-за пустоты в петле зверинца?

— Вот именно. До вчерашнего дня я вообще не был уверен, что верю во «вторую душу». По-моему, существует только один убедительный аргумент в пользу ее существования. Когда пустота поглощает достаточное количество странных людей, она перевоплощается в совершенно другое существо и становится способна блуждать по петлям.

— Она становится тварью, — вспомнил я.

— Вот именно, — кивнул Миллард. — Но только в том случае, если она проглотила странного человека. Сколько бы нормальных людей она ни сожрала, это никогда не превратит ее в тварь. А значит, у нас есть кое-что, чего не хватает нормальным людям.

— Но та пустота в зверинце не стала тварью, — заметила Эмма. — Она стала пустотой, способной проникать в петли.

— Что наводит меня на мысль о том, что твари уже начали переделывать природу, — кивнул Миллард. — Посредством переноса странных душ.

— Я не хочу и думать об этом, — заявила Эмма. — Давайте поговорим о чем-то другом. Пожалуйста!

— Но где они могут заполучить эти души? — спросил я. — И каким образом?

— Все, с меня хватит! Я буду сидеть где-нибудь в другом месте.

Эмма вскочила и ушла в другой конец вагона.

Мы с Миллардом какое-то время молчали. У меня перед глазами продолжала стоять картинка, на которой я лежал, пристегнутый к столу, а кучка злодеев-врачей стояла, склонившись надо мной в попытке изъять у меня душу. Как они собирались это делать? Иглой? Ножом?

Чтобы избавиться от этих ужасающих мыслей, я снова попытался сменить тему разговора.

— Как так вообще получилось, что мы стали странными? — спросил я.

— Наверняка этого не знает никто, — ответил Миллард. — Впрочем, существуют легенды.

— Например?

— Некоторые считают, что мы произошли от горстки странных людей, живших на земле в незапамятные времена, — произнес он. — Они были очень могущественными… и огромными, как тот каменный великан, которого мы видели в озере.

— Почему же мы теперь такие маленькие, — не унимался я, — если раньше были гигантами?

— Легенда гласит, что с годами, по мере того как нас становилось больше, наше могущество ослабевало. Становясь слабее, мы уменьшались и в размерах.

— Во все это довольно сложно поверить, — покачал я головой. — Я чувствую себя приблизительно таким же могущественным, как муравей.

— На самом деле относительно своего размера муравьи очень сильные.

— Ты понимаешь, о чем я. Что на самом деле интересно, так это почему я. Я никогда не хотел быть странным. Кто решил это за меня?

Это был риторический вопрос, и я не ожидал получить на него ответ. Но Миллард все равно мне ответил.

— Цитируя знаменитого странного человека, скажу: «В основе любой загадки природы лежит другая загадка».

— Кто это сказал?

— Мы знаем его как Перплексуса Аномалуса. Скорее всего, это вымышленное имя, под которым скрывался великий философ и мыслитель. Перплексус также был картографом. Около тысячи лет назад он нарисовал самое первое издание Карты Дней.