удавалось отключить.

— Я не… где ты… что случилось… где ты находишься, сынок?

— Я в порядке, — прошептал я. — Я жив. В Лондоне.

Я не знаю, зачем я сообщил ему эту, последнюю информацию. Наверное, мне казалось, что я обязан сказать ему хоть что-то.

Папа, видимо, отстранился от трубки и крикнул кому-то:

— Это Джейкоб! Он в Лондоне! — И тут же вернулся ко мне: — Мы думали, ты умер.

— Я знаю. Я хотел сказать, ничего удивительного. Простите за то, что я исчез. Я надеюсь, что не слишком сильно вас напугал.

— Ты напугал нас до смерти, Джейкоб. — Отец вздохнул, и в этом длинном дрожащем звуке отчетливо слышались облегчение, изумление и гнев. — Мы с твоей мамой тоже в Лондоне. После того как полиции не удалось найти тебя на острове… но сейчас это не имеет значения, просто скажи мне, где ты, и мы за тобой приедем!

Эмма начала шевелиться. Ее глаза открылись, и она посмотрела на меня таким затуманенным взглядом, как будто находилась где-то глубоко внутри себя и выглядывала оттуда, преодолевая многие мили.

— Хорошо, будь с нами, — произнес Эддисон и, оставив в покое ее лицо, принялся лизать ее руку.

— Папа, я не могу вернуться, — произнес я в трубку. — Я не могу втягивать вас в эту историю.

— О боже, я так и знал. Ты на наркотиках, я угадал? Послушай, с кем бы ты ни спутался, мы можем тебе помочь. Мы не станем привлекать к делу полицию. Мы просто хотим, чтобы ты вернулся.

На секунду у меня в голове все потемнело, а когда снова очнулся, я ощутил такую резкую боль в животе, что уронил телефон.

Эддисон вскинул голову и посмотрел на меня.

— Что случилось? — спросил он.

И в это мгновение я увидел длинный черный язык, прижавшийся снаружи к стеклу будки. К нему тут же присоединился второй, а затем и третий омерзительный отросток.

Пустота. Разморозившаяся пустота. Она нас настигла.

Пес ее не видел, но без труда истолковал выражение моего лица.

— Это одна из них?

— Да, — одними губами произнес я, и Эддисон забился в угол.

— Джейкоб? — доносился из трубки голос отца. — Джейкоб, ты меня слышишь?

Языки начали оборачиваться вокруг будки, беря нас в кольцо. Я не знал, что делать, но понимал, что должен сделать хоть что- то. Поэтому я подогнул ноги под себя, оперся ладонями о стены будки и с трудом выпрямился.

И оказался лицом к лицу с пустотой. Из ее раскрытого рта струились жуткие языки. Ее глаза, в нескольких дюймах от стекла, источали черноту. Наши взгляды встретились. Эта мерзость издала низкий гортанный рык, от которого у меня все внутренности превратились в желе. Я уже почти сожалел, что пустоты до сих пор меня не убили и не покончили с этой болью и этим ужасом.

— Просыпайся! — залаял пес прямо в лицо Эмме. — Ты нам нужна, дорогуша! Зажги свой огонь!

Но Эмма не могла ни говорить, ни стоять, и на станции подземки уже не осталось никого, кроме нас да еще двух женщин в плащах, которые пятились от будки, зажав носы, чтобы защититься от ужасающего смрада, источаемого пустотой.

И тут будка, вся будка, со всеми нами внутри, качнулась в одну сторону, а затем в другую, и я услышал, как болты, крепившие ее к полу, застонали и лопнули. Существо медленно приподняло будку над полом — на шесть дюймов, потом на фут, потом на два — только для того, чтобы снова резко ударить ею о каменные плиты. Окна будки разбились, и на нас посыпались осколки.

Теперь уже ничто не разделяло нас с пустотой. Ни расстояние, ни стекло. Ее языки погрузились в будку, обвивая мою руку, мою талию, а затем мою шею, сжимая все крепче и крепче… И вот мне уже нечем дышать.

Именно в этот момент я понял, что уже умер. И поскольку я все равно был мертв и уже ничего не мог с этим поделать, я перестал сопротивляться. Я расслабил все мышцы и закрыл глаза, отдавшись на милость боли, подобной бешеному фейерверку у меня в животе.

И тут произошло странное. Боль перестала причинять мне страдания. Она изменилась, превратившись в нечто иное. Я вошел в нее, и она окутала меня со всех сторон, и под ее бурлящей поверхностью я обнаружил нечто тихое и ласковое.

Шепот.

Я снова открыл глаза. Пустота, казалось, застыла, глядя на меня. Я смотрел на нее, и мне не было страшно. Перед моими глазами от недостатка кислорода плавали черные точки, но боли не было.

Хватка на моем горле ослабла. Я сделал свой первый вдох за несколько минут. И тут шепот, который я обнаружил внутри себя, поднялся из моего живота, прошел сквозь горло и вырвался изо рта, образовав слова, не напоминающие ни один из известных мне языков. Однако значение этих слов я знал.