затянула вдруг грустную песню… Похоже, на французском.

Удивляться было неуместно, да и некогда.

Санёк и Алёна, держась по возможности в тени, покинули поселок и выбрались на берег фьорда.

На берегу воняло рыбой и в изобилии сушились сети.

На чуть более светлом фоне неба отчетливо выделялась зубастая драконья голова. Санёк где-то читал, что в мирной обстановке такие головы полагалось снимать, но эта, вероятно, была несъемной.

Эх, драккар бы угнать!

Но не с их «экипажем». Надо искать что-то попроще.

Подходящая посудина нашлась. Как раз такой четырехвесельный парусник, на котором Санёк проходил обучение. Имелся в наличии и парус. Свернутый аккуратно и сухой. Последнее – немаловажно. Мокрый раза в три тяжелее.

Весел при паруснике не было, но рядом имелась целая весельная стойка, так что Санёк быстро отыскал подходящие…

– Вог ю ду хер?

– Сам ты хер… – пробормотал Санёк.

Абориген, мать его кошкина бабушка. Вот же не сидится!

Санёк спрыгнул на берег, положил руку на нож…

Убивать не хотелось, но – придется. Лишь бы не заорал…

– Гуа боч, трэл! – сердито крикнула Алёна.

И к немалому Санькиному удивлению, абориген безропотно двинул восвояси.

– Это раб, – пояснила Алёна. – Они тут зашуганные. Мы тоже такими станем, если поймают и не убьют.

– Не поймают, – пообещал Санёк. И скомандовал: – Лезь в лодку. Уходим, пока кто-нибудь еще не появился. Весла прими.

Распутав канатик из узкой толстой кожи, Санёк оттолкнул лодку…

Минут через пятнадцать совместной гребли (Алёна, умница, управлялась с веслами как заправский гребец) они отошли достаточно, чтобы Санёк счел: с берега их уже не разглядят. Только тогда он рискнул бросить якорь и заняться парусом…

Замотав голову окровавленной тряпкой и напялив сверху шлем убитого парня, Фёдрыч завернулся в плащ, прихватил тяжеленький щит и поспешил к хутору.

В ворота вошел соблюдая все правила маскировки. С его квалификацией убить местного вояку он мог только из-за угла или неожиданным ударом.

Изобразить раненого, подманить поближе – и прикончить. Скажете – подло? Фигня. На войне подлостей не бывает: только военная хитрость.

Ввалился, пошатываясь, опираясь на копье, как на посох.

Псина затявкала. В дверях появилась Крашена.

Увидав скособоченную фигуру, окровавленную тряпку, крикнула что-то по-здешнему, кинулась помогать.

Из дома больше никто не появился. Это радовало. Майор опустил щит, которым на всякий случай прикрывал нижнюю часть лица…

Узнала, изменщица. Ишь как личиком переменилась.

Не спеша, Фёдрыч закинул щит за спину, воткнул в землю копье и сдернул с лица бурую от крови тряпку.

– Ну пойдем, что ли, красава, поговорим о делах наших скорбных, – произнес Фёдрыч, ухватив женщину за ворот и не позволив рухнуть в ноги. Хорош, нападалась уже.

Завел в дом, захлопнул дверь, подпер изнутри копьем.

Ишь как перепугалась, Крашенушка. Личико бледное-бледное.

В кроватке заворочался, закряхтел малыш. Не проснулся. Хороший мальчик. Спокойный.

– Никитушка… – хрипло проговорила женщина.

Хотела еще что-то сказать, оправдаться, но слова, видно, не шли. Горло от страха сводило.

И тогда поступила по бабьему инстинкту, самому простому, исконному. Принялась раздеваться.

Фёдрыч молчал. Смотрел. Не говорил ни слова.

А что он мог сказать? Шел сюда, понятия не имел, что делать будет. Убить женщину, да еще – с грудным дитём? Наверное, он может. В жизни всякое бывало. Пальнуть тебе в живот или гранату под ноги кинуть – это и ребенку под силу. Тогда не до выбора. Или ты убьешь, или – тебя. Но вот так, хладнокровно, обдуманно… Однозначно – нет. Ну предала. И что? А то Фёдрыча по жизни не предавали. Особенно бабы. Вон жена первая… Через полгода после свадьбы с солдатиком-срочником застукал. Солдатик, щенок, лужу напрудил, когда старший лейтенант Федоров его за шкирку из квартиры волок. Правильно, кстати, обоссался. Иначе Фёдрыч его вполне и прибить бы мог. А за что? Подогнали щенка стиральную машину подключить, а тут – баба.