Алессандру Мартинес — «наезжает»… Мари Софи никогда еще не была так хороша. Словно предчувствуя, что мы работаем вместе в последний раз — а она, конечно, это предчувствует, — она превосходит саму себя и как обольстительная женщина и как актриса. Она будто говорит мне: «Смотри, что ты теряешь!» Алессандра же, кажется, ждет своего часа. Она уверена в себе. В своей привлекательности. В своей победе. И у меня нет оснований разочаровываться в ней как в актрисе, ибо она тоже раскрывает свой талант во всей полноте. И я горжусь, что угадал его в ней с нашей первой встречи.

Мне кажется, я живу с «Отверженными» в душе всю свою жизнь. С той самой ночи в 1942 году, когда мама в поезде в первый раз рассказала мне эту историю людей добрых и людей злых — последними в тот момент казались немцы. Научившись читать, я прочел и роман. Еще позже я перечитал его за несколько дней, проведенных в карцере во время армейской службы. Величественный и простой язык Гюго всегда находил во мне восторженный отклик. Его герои говорили мне так много. Они всегда казались мне в известном смысле сутью рода человеческого. А их история с ее необыкновенным накалом чувств представлялась актуальной во все времена. И вот, кажется, наступил момент рассказать ее в кино. Она призывает меня. После игривой комедии «И все это… ради этого» — хотя иногда из-за моих сердечных проблем атмосфера на съемках и бывала непростой — я снова чувствую себя способным к управлению «большой машиной». Я впервые экранизирую литературное произведение. Впервые прячусь за спиной его автора. И именно вселенская необъятность «Отверженных» позволяет мне подойти к этому роману с уважительной вольностью. Так сказать, «присвоить» его, оставаясь и внутри него верным присущей мне манере. Моя версия творения Гюго будет воспроизводить параллельно друг другу сцены, строго следующие оригиналу, сцены из предшествующих экранизаций и постановок, а также некую историю, происходящую в двадцатом веке. В ней рассказывается про одного бывшего боксера, ставшего впоследствии грузчиком, человека неграмотного, которому все твердят, что он похож на героя какой-то книги, некоего Жана Вальжана. Заинтригованный этим, он просит прочитать ему роман и переживает те же приключения, что и герой Гюго, но только… в 1930—1940-х годах. Я вновь изображаю войну, оккупацию и депортацию со всеми их ужасами. Эта эпоха не отпускает меня, возникая в моих фильмах снова и снова. Разумеется, потому, что я пережил ее ребенком. Но еще и потому, что это ужасающее испытание подобно всем тем, которые пережило человечество прежде, со всей мощью проявило в людях способность и к подлости и к благородству, совершать низости и великие подвиги. Война — это потрясающее средоточие всех человеческих страстей. Это также превосходный материал для романа. Не удивительно, что его используют столько книг и фильмов.

Помимо того, что «Отверженные» — произведение не устаревающее, в них заключена еще одна, свойственная Гюго особенность: все в романе держится на главном персонаже — человеке, не укладывающемся в рамки обычного, титане, чья физическая мощь, душевная и нравственная сила сосредотачивают в себе все человеческие достоинства. Это человек, способный и попирать землю, и поддерживать небесный свод. Актер, который играет роль Жана Вальжана, тоже должен быть из ряда вон выходящей личностью. Когда-то его исполняли Гарри Бор, Жан Габен, Лино Вентура. Я вижу лишь один вариант, позволяющий не ударить в грязь лицом: моим Жаном Вальжаном станет Жан Поль Бельмондо. Пришла его очередь перевоплотиться в этого героя, дожидающегося актеров, которых талант, сила обаяния и личностный потенциал возвели до уровня великих. Жан Поль из того же теста, что и Габен. Он — из тех актеров, которых зритель инстинктивно чувствует себе близкими. И в обществе которых он рад провести вечерок. В этом, мне кажется, и заключается разница между великим артистом и просто кинозвездой, даже и значительной. В случае с такой звездой нужно еще до съемок твердо увериться (насколько это вообще можно сделать заранее), что фильм получится хорошим. Участие кинозвезды в качественном фильме — это еще один его плюс, но не более того. Зато настоящего большого актера идут смотреть в любой картине, просто чтобы провести пару часов с хорошим другом. С другом, которого не знаешь лично, но который участвует в нашей жизни. С которым можно отдохнуть, поговорить по душам… Ведь неспроста зрители между собой называют Жан Поля «Бебель»[75] и обращаются к нему на «ты».

Помимо всего прочего, «Отверженные» предоставляют мне возможность осуществить старую мечту и поработать вместе с Жаном Маре (он играет роль Мирьеля). Этот великий актер давно стал живой легендой кино, и мне льстило, что я смогу включить его наряду с Габеном, Морган и Фернанделем[76] в список знаменитостей, снимавшихся в моих фильмах. Я убеждаюсь, что Жан Маре — человек необыкновенно простой в общении, милый и скромный. Хотя он снимается без малого шестьдесят лет и его имя фигурирует в титрах величайших шедевров французского кино, он ведет себя, словно дебютант на съемках первой картины. Он все время боится помешать кому-нибудь на съемочной площадке и постоянно уходит в тень. Кроме того, в отличие от большинства молодых актеров Маре не озабочен исключительно тем, как выглядит он. Поучаствовать ради рекламы фильма в какой бы то ни было теле- или радиопередаче не составляет для него никакого труда. В нем нет ни тени снобизма или элитарности. Он никогда не скажет: «Я, конечно, дам интервью «Монд» и поучаствую в «Буйон де кюльтюр», но о том, чтобы встречаться с кем попало, не может быть и речи». «Не бывает зрителей хороших и плохих, — говорит он, — зрителей, не достойных нас. Наоборот — это мы должны вызывать желание пойти в кино у самых простых людей».

Каждый из тридцати четырех уже сделанных мной фильмов снимать было по-своему нелегко. И все же с самого начала съемок «Отверженных» я начал думать, не взялся ли я на сей раз за непосильную задачу. Я опираюсь на общую канву романа Гюго, не особенно углубляясь в детали. Я сохраняю сюжет, но временами рискованные вольности моей экранизации, свободное обращение с диалогами, которое я себе позволяю, пугают меня самого. В конце концов, я просто-напросто начинаю сомневаться в том, что такой фильм вообще можно снять. Хуже того. Я пустился в эту авантюру, не имея достаточно финансов, чтобы довести ее до конца. Как говорят киношники, у меня нет крыши. Я выпотрошен до предела, вложив в фильм все, что могла мне дать студия «Фильмы 13». Общие затраты на «Отверженных» составят что-то около ста миллионов франков. На сегодня это мой самый дорогой фильм. Я промахнулся с расчетами, и теперь мне придется раздобывать деньги «по ходу пьесы». А если я их не найду, то исхитряться и снимать с тем, что есть. Я каждый день боюсь, что мы так и не доберемся до слова «Конец». Тем паче что не проходит и дня, чтобы не приглашались огромное количество основных актеров и целая толпа статистов, чтобы не была задействована мощнейшая кинотехника. Каждое утро я просыпаюсь в панике и каждый вечер ложусь спать радостным. Каждый благополучно завершенный день съемки — это победа.

Иногда небеса, словно поощряя мою безумную затею и прощая совершаемое мной в неведении, становятся на мою сторону и творят небольшое чудо. В тот день, 17 марта 1994 года, мы снимали под Понтарлье, в средневековой крепости, внушительной и мрачной. Это — форт Жу. Крепость возвышается на скалистой вершине горы и как будто нависает над долиной Юры. Имея в своем распоряжении глубокие рвы, подъемные мосты, подземелья, бездонный колодец, земляные валы и зубчатые крепостные стены, я без труда могу соорудить здесь декорации для всевозможных сцен, относящихся к самым разным эпохам. Та сцена, которую мы снимаем сегодня, происходит 11 ноября 1918 года, в день заключения мира после Первой мировой войны. На грязном дворе, переполненном санитарными и военными машинами тех лет, ранеными на носилках, солдатами, сестрами милосердия, возвышается боксерский ринг. Двое парней — одного из них играет сын Жан Поля Бельмондо, Поль, — ведут бой, еще не зная, что он будет прерван объявлением о подписании мира. Холод стоит собачий. Мы все кутаемся в пуховики. Полуголых боксеров, на которых — одни трусы, в перерывах между дублями растирают спиртом, чтобы они не обледенели. Еще один дубль. Мотор!.. Снимаем! И ровно в тот момент, когда я произношу команду, начинает хлопьями валить снег. Тяжелые, огромные хлопья, величиной с тампон для снятия макияжа. Настоящий бутафорский снег. Когда я кричу «Стоп!», снег внезапно прекращается. Но как только я даю новую команду снимать, снег снова начинает падать. Медленно, тяжело, отвесно. И так десять, двенадцать, пятнадцать раз! Можно подумать, что какой-то рабочий сцены, сидя над нами в небе, разбрасывает его по моему приказу. Этот неожиданный снегопад, не прогнозированный заранее ни в одной сводке погоды, придает боксерскому бою под открытым небом нечто сюрреалистическое. Нечто фантастическое. До такой степени, что будущие зрители наверняка подумают, что это — спецэффект.

В моем фильме большая роль отведена господину и госпоже Зиман — чете евреев, преследуемой гестапо. Господина Зимана играет Мишель Бужена. А госпожу Зиман — Алессандра Мартинес. Ее роль необыкновенно ответственна, особенно если учесть, что образ, который я доверил ей воплотить на экране, во многом вдохновлен моей собственной матерью. Чтобы Алессандру не сковал страх, я решил не говорить ей об этом до самого начала съемок. Я решил оградить ее от соблазна изучить старые семейные фотографии и фильмы и вообще все, что могло бы заставить ее бессознательно подражать «оригиналу». Я предпочитаю, чтобы она окунулась в эту роль, сохраняя свое собственное личностное начало, чтобы она мало-помалу почувствовала себя настоящей госпожой Зиман. Она быстро поняла это. И съемки стали для нее тем более сложными, что она боялась меня разочаровать — и как актриса, и как женщина. Алекс, конечно, догадывалась, что поскольку я знал реальную госпожу Зиман как никто, то совершенно четко представлял себе, какой должна быть героиня фильма. И Алессандра оказалась на высоте, угадывая личность и судьбу моей матери по мере продвижения нашей работы. Попутно она узнала множество подробностей о том периоде в мировой истории, о котором прежде имела, наверно, лишь общее представление. Мастерство Алессандры в «Отверженных» внушает мне уверенность, что она идеально подходит на роль доктора Нитез в моем следующем фильме — «Мужчины, женщины: инструкция по использованию».

Французский зритель принимает «Отверженных» весьма прохладно, но зато фильм получает в Америке самую престижную после «Оскара» премию — Золотой глобус. Это моя третья награда — после «Мужчины и женщины» и «Жить, чтобы жить». Американцы, регулярно предлагающие купить у меня права на фильмы, чтобы сделать ремейки, неизменно предпочитали «С Новым годом!». Они и в самом деле сделали собственную его версию через несколько лет после выхода на экраны моего фильма. К сожалению, его режиссер, назначенный студией «Коламбия Пикчерс», Джон Г. Авилдсен[77] счел, что ретроспекции и «обратные кадры» — пустые выдумки не для широкой публики. В результате чего в его варианте все эпизоды выстроены в хронологической последовательности. Я попытался было ему объяснить, что ретроспекции позволили бы завладеть вниманием зрителей с самых первых кадров, когда показывается, как Лино Вентура выходит на Рождество из тюрьмы и едет к любимой женщине. Как он попал в тюрьму и кто эта женщина? Чтобы зрители это поняли, мы возвращаемся назад во времени, рассказывая о его приключениях, в результате которых он и знакомится с ней, и попадает на скамью подсудимых. Я старался довести до сознания моего американского коллеги, что весь накал чувств, все забавные моменты, наконец, весь интерес в фильме происходит именно благодаря такой его структуре. Но, не слушая меня, он снял свой ремейк, все переставив в хронологическом порядке. Я ходил на съемки и даже участвовал в массовке. Но, несмотря на участие Питера Фалька, заменившего Лино Вентуру, американская версия «С Новым годом!»[78] оказалась такой плохой, что фильм так и не вышел на большой экран. Он был тиражирован только на видеокассетах и продан одной американской авиакомпании. Я случайно видел его… во время одного из перелетов.

Если меня спросить, откуда у меня берутся идеи, которые потом ложатся в основу фильма, то я смогу сослаться лишь на свою интуицию. Или — на непонятно как появляющуюся во мне глубочайшую уверенность в том, что пора взяться за ту или иную тему. В определенный момент я говорю себе: ты должен рассказать зрителям о том-то и о том-то. Примерно так, как говорит себе муж, возвращаясь домой: «Я должен поговорить об этом с женой». Но еще бывают неожиданные встречи. Вроде той, которая недавно произошла у меня с книгой Пауло Коэльо «Алхимик». Я был совершенно потрясен этой историей, в которой нашел столько созвучного мне, что внезапно почувствовал настоятельную необходимость ее экранизировать. Знаки — ну, конечно, опять они! —