Впервые Алёна растерялась перед мужчиной, не зная с чего начать разговор. Она попыталась поймать его блуждающий взгляд, но вдруг, плюнув буквально ей под ноги, мужик грубо сказал:

– Раздевайся, коль зашла.

– Мне нужно что-то у вас купить, – опешила Алёна. – Я могу хорошо заплатить. Вот трудодни…

– Мы тут не торгуем! – староста показал ей кулак. – Это вы там, кацапы, устроились, а мы народ простой, живем без денег. Зачем мне трудодни? Что нам тут покупать? Яйца у птеродактилей?

Алёна хотела рассмеяться этой нехитрой шутке, но почему-то не смогла преодолеть внезапный страх.

– Патроны есть? – спросил староста, сверля ее немигающим взглядом.

– Патронов нет, – убито произнесла женщина.

– Тогда раздевайся.

Алёна почувствовала отчаяние. Этот скот просто издевался над ней, но трава была нужна как воздух, иначе Роман будет недоволен, иначе нечего и думать, чтобы увидеть детей, иначе ей никогда не выбраться из борделя, разве только за Дамбу Теней…

Когда через два часа Алёна, вся в синяках, ссадинах и укусах, сжимая в кулаке мешочек с дурью, шатаясь, вышла за ворота Беглицы, ей показалось, что прошел месяц. Она почти не помнила, как оказалась на раздолбанной дороге. Овражек, на дне которого она понадеялась найти воду – высох, так что смыть с лица слюну старосты, мерзко пахнущую перегаром, было невозможно. Тогда женщина опустилась в пыль, свернулась клубком и завыла, давясь слезами.

Последний раз Алёна рыдала так два года назад, когда ее поймали на воровстве, за которое по законам Лакедемона полагалась смертная казнь. Судьи остались равнодушными к объяснениям, что заболевшему ребенку нужны были лекарства, а купить такие вещи было не на что. И молодая женщина ожидала самого худшего, представляя себе дальнейшую судьбу троих детей, которые остались бы круглыми сиротами. Поэтому предложенная царем Романом сделка показалась в тот момент подарком судьбы.

Второй правитель Лакедемона обещал отправить детей в Ломакин, где их не ждала бы голодная смерть или рабство, а ей всего-то и надо было, что внимательно слушать и тщательно запоминать, что болтают клиенты в борделе.

Алёна до сих пор помнила жесткие холодные пальцы хозяйки заведения, когда та ощупывала грудь, живот, ягодицы… Было тошнотворно и мерзко, очень хотелось оттолкнуть наглые руки и убежать.

– Ну, – сказала мадам, закончив осмотр, – тело, конечно, не первой свежести, рожавшее тело. Но все же ты нам подходишь.

За первые полгода Алёна, получившая прозвище Третья, научилась многому, что раньше ей даже и во сне не могло пригрезиться, но она терпела и улыбалась. Для нее заниматься «любовью» с посетителем было все равно, что давиться полусгнившей крысятиной и приговаривать при этом, поглаживая живот, что ничего вкуснее в жизни своей не пробовала. Сколько раз после очередного клиента хотелось залить слезами подушку, однако надо было готовить сообщение для покровителя.

Царь Роман приходил раз в месяц, и она пересказывала все, что услышала от мужчин или от других путан, которые частенько перемывали кости клиентам. Беда была в том, что ничего стоящего никто не говорил. Одни поругивали царя Романа, другие – царя Антона…

Но однажды в бордель пришел важный гость. Как оказалось, это был один из старейшин Лакедемона, и хозяйка лебезила перед ним с особенным бесстыдством. Обнаженные девушки выстроились в ряд, а он, брезгливо оттопырив губу, что-то бурчал под нос. Впрочем, на женские груди он совсем не смотрел, взгляд его скользил по ногам проституток, пока наконец не остановился напротив Алёны.

– Вот эта подойдет, – надменно выцедил он сквозь зубы.

Сердце Алёны сжалось, а по спине прошел ледяной ветерок. Что сейчас будет делать с ней это самодовольное чудовище? Но когда они оказались в апартаменте для особых гостей, а дверь была заперта, высокомерность с лица старика мгновенно исчезла, и он принялся почти смущенно говорить о своих фантазиях и предупреждать о конфиденциальности.

Двадцать минут спустя одетый только в собачий ошейник старейшина вылизывал ее ступни, называя своей госпожой, а она лупила его плеткой, обзывая всякими унизительными словечками.

Царь Роман остался очень доволен полученной информацией и позволил на два дня уйти в Ломакин к детям.

Так постепенно путана уверилась, что ее уже ничем удивить или унизить невозможно. Да, но к чему же это привело? Ее вырвало от отвращения, когда она вспомнила старосту Беглицы. «Какая мразь!» – всхлипнула Алёна.

Обняв колени, Аня сидела на песке и беззвучно плакала, перебирая в памяти весь этот ужасный день. Солнце, согревавшее спину, зашло за деревья, и море потемнело, приобретая бурый оттенок. На набережную медленно надвигался сумрак, а вслед кралась тьма грядущей ночи. Девушка вздрагивала и ежилась от неясных предчувствий, но не потому, что боялась темноты. Просто сейчас казалось, что вместе с последними лучами погаснет память о счастливой жизни и вся радость исчезнет с лица земли. Еще вчера она мечтала остаться в Таганроге, где так ясно видела себя, беззаботную и