Тем больше изумился Заквасский, когда, подыскивая специальную литературу, наткнулся в Библиотеке на Сашины разработки по производству пороха. Горькая печаль воспоминаний сжала сердце. Такой молодой, такой талантливый… Да, что бы не говорили, а некоторых людей заменить невозможно.

По Сашиным чертежам и расчетам Ян соорудил несколько селитряниц – благо, навоза, соломы, а также известки со стен домов хватало. В сере пока тоже не ощущалось недостатка, а потому, вскоре у хозяев Таганрога появится собственный порох. Тем более что помогать ему вызвался Леонид Дрожжин – сперва преодолевая апатию горя, но постепенно все больше увлекаясь. Шаман с радостью видел, как, пересматривая Сашины записи, судья возвращался к своей всегдашней деятельной активности. Возможно, воплощая в жизнь планы погибшего сына, отец черпал в этом утешение.

Кузнецы также не сидели сложа руки: они отливали пули и картечь. Взамен разрушенной в пожаре церкви, клан Иноземца получил в свое распоряжение маяк и два многоэтажных дома, так что работа развернулась шире прежнего.

Пока что можно было использовать старые ружья, но ведь ничто не вечно, и рано или поздно придет пора, когда в ход пойдут огнестрелы с кремниевым замком или, может быть, даже еще более примитивные мушкеты. Единственное, чего не придумали пока – как произвести бертолетову соль, чьи запасы были на исходе. Без нее не сделать нормального капсуля и, значит, ружья, сделанные по более продвинутой технологии, окажутся бесполезны…

После решения этой необходимой, но скучноватой проблемы с огнестрелом, шаман планировал вплотную заняться производством информационных носителей – бумаги. Кориандровые деревья для этих целей должны прекрасно подойти…

Ян тряхнул головой, отгоняя заботы, а потом искоса поглядел на стоящих поодаль Олега и Каур: они никак не могли расцепить рук, хотя давно было пора прощаться.

«Чудесные мгновенья переживаю я благодаря этому пацанчику», – подумал шаман, бросая в волны очередную горсть песчинок. Он не желал торопить влюбленных: кто знает, когда им еще доведется увидеться. Однако минута расставания приближалась.

Конечно, за короткий срок на парня свалилось слишком многое. И пуля, выпущенная рукой бывшего друга, стала не самым страшным, что произошло в жизни юноши. Несколько недель он лежал в горячке между жизнью и смертью. Синеглазая мулатка практически не отходила от его постели; делала перевязки, помогала обмывать больного, смачивала губы водой, когда в беспамятстве он просил пить, и поила с ложки лечебными отварами, обновляла холодные компрессы, меняла белье. И часто что-то шептала ему на ухо. Шаман даже мог бы сказать, какие примерно слова слетали с уст молоденькой ведьмы, что-нибудь наподобие: «Я, Каур Исцеляющая, слезы из глаз моих промоют раны твои, тепло рук моих излечит тебя…»

Заквасский не переставал удивляться судьбе, что сплела такие невероятные петли. Рожденный в двух шагах от власти, Олег стал беглецом, отступником, а вот теперь ему предстояло стать изгнанником.

Как только юноша немного окреп после ранения и смог выходить на улицу, он обнаружил, что община нуклеаров огородила его отчуждением, словно стеной. Так моллюск окружает раздражающую песчинку слоями перламутровой жидкости, не подозревая, впрочем, что растит прекрасную жемчужину. Понятно, что для тех, кто потерял родных, пришелец из Лакедемона был причиной горя, а другие просто поверили в пущенный кем-то слух, что этот парень приносит несчастье, но в его присутствии замолкали разговоры, люди отводили глаза и старались поскорее уйти. Конечно, никто не проявил жестокости, и никто не говорил, что Олег должен уйти, но положение изгоя становилось слишком явным. Да ладно бы еще рядовые жители, но и вождь, и судья придерживались мнения, что он – первопричина бед. Напрасно Ян пытался говорить, что парень рисковал жизнью наравне со всеми. Дрожжин сжимал кулаки и лишь желваки перекатывались на его скулах, а Кислов мотал головой и закрывал оставшийся глаз, который выцвел от слез, пролитых по сыну. Да, приходилось признать: Валерий в последнее время сильно сдал. Едва не сгорев заживо, он почти ослеп, а лицо, изуродованное ожогом, было похоже на омертвелую маску из фильмов ужасов про зомби, которые пользовались огромной популярностью до Великой Катастрофы.

«Впрочем, горький хлеб изгнания ели многие замечательные личности, – подумал шаман, зачерпывая очередную порцию песка. – Взять хотя бы такие имена, как Овидий, Ганнибал, Данте… Или поближе – Солженицын, Далай-лама… Ведь и вправду, то, что нас не убивает, делает только сильнее. К тому же все должно перевариться, устаканиться… Боль даже самых страшных потерь когда-то утихнет. Но для этого нужно время…»

Вчера Олег, заросший, с яростью в воспаленных глазах, пришел в порт и наткнулся на Заквасского. Ян сидел возле лодки, перебирая рыболовную сеть. С моря дул холодный ветер, пахло разлагающимися водорослями и солью.

– Мне нужно поговорить, – сказал парень.

– Говори, – ответил шаман, не поднимая головы и подвязывая очередное грузило.

– Я вижу, что должен уйти из Таганрога.

– Это твое решение, – голос Яна не выражал никаких эмоций, будто речь сейчас шла о чем-то вполне обыденном, происходящем по пять раз на день. – Куда же ты хочешь отправиться?

– В Лакедемоне… – юноша поколебался немного, а затем продолжил, – в Лакедемоне я не смогу жить. Я уже другой. Не смогу там дышать.

– А вот дышать тебе никто не запрещает. Я тебе вот что скажу, пацанчик: ты просто не умеешь дышать и никогда не умел, – шаман говорил, не глядя на собеседника, продолжая чинить сети. – И потом, тебя никто и не отсылает в Лакедемон. Хотя сейчас, насколько мне известно, твой дядя предпринял ряд шагов по смягчению нравов. Так что теперь ребенку с кошачьими глазами там бы ничего не угрожало.

– Каур сказала, что станет для девочки второй матерью, а для нее я значу больше, чем любой из соплеменников, но намного меньше, чем община в целом с ее устоями и законами. Но я не могу быть ей только братом.