— Благородная сталь, стоячие носки. Азия–с…

Зимин отобрал меч у Кокосова, убрал в ножны.

— Тань, ты где там? — позвал Зимин.

Никто не ответил.

— Тань! — рявкнул Зимин. — Мы ко мне пойдем! Заходи!

Зимин положил меч на плечо и направился к выходу. Кокосов за ним.

 — Па!

Зимин открыл замок, толкнул дверь, и они вступили во мрак прихожей, в запах старости и нужных вещей.

— Свет, как всегда, не горит, — сказал Зимин. — На лампочку денег жалко.

Бум. Что то деревянно прошумело, Зимин ругнулся.

— Это удочки, — пояснил он. — Упали. Свет, как всегда, не горит, удочки, как всегда, падают. Традиция. Па!

Тишина.

— Нам прямо, — сказал Зимин.

Они продвинулись через пыльную пещеру прихожей и оказались на кухне.

— Па! Ты где?

Зимин оглядел привычный порядок, царящий в помещении. Блестящий белый холодильник, блестящую плиту. Чайник с черными газовыми подпалинами. Вереницу засохших лещиных плавательных пузырей на газовой трубе. Консервную банку для горелых спичек, прикрученную к батарее. Табуретку с обмотанными изолентой ножками. Переводные картинки, Зимин сам их наклеил на холодильник, в двенадцать лет.

— Золотые рыбки? — Кокосов указал на переводки.

— Они.

— А почему голубые?

— Хранились в коробке с гуашью, впитали краску. Так и наклеил. Крепко получилось, до сих пор не отодрались. Интересно, где отец? Опять куда то ушел, наверное…

Зимин заглянул в холодильник.

Пусто. Совсем. Старая сушеная рыба, голавль, большой и вонючий, со страшными расшеперенными плавниками. Шереспер.

— Холодильник пустой, — заметил Кокосов.

— Видимо, не работает, — ответил Зимин. — Ладно, пойдем в мою комнату.

Они вышли из кухни и начали пробираться в комнату Зимина. С трудом, поскольку коридор оказался заставлен коробками с непонятно чем, причем заставлен от пола до потолка, приходилось протискиваться почти по стене.

В комнате было светло, шторы раздернуты, пыль. Книжные полки, диван, рабочий стол. Батареи выкрашены в желтый.

— Отец сюда не заходит, — пояснил Зимин. — Он только у себя сидит, а тут все по–моему. Все осталось, как было. Смотри.

Зимин указал на стол.

Старинный ученический стол, с давно съеденной полировкой, с обломанными ручками, с надписями, вырезанными в древесине. В центре стола печатная машинка.

— Не «Ундервуд», конечно, но тоже, — Зимин погладил машинку. — Фамильная. У меня бабушка машинисткой была, это ее. Я с детства привык к звуку клавиш. Сам что то клацать пытался. Я до сих пор каждую книгу здесь начинаю. А потом уж на компьютере. А это плоды трудов.

На стене над столом висела самодельная деревянная полка, собранная из грубых слабоструганых досок. На полке стояли книги. Четырехтомник. И еще одна, пятая, которая тоже выглядела самодельно. Кокосов сделал вопросительное лицо.

— Это черновик, — пояснил Зимин. — То есть не черновик, а вполне себе законченный роман. Мой дебют, можно сказать. Я сочинял его два года, почти каждый вечер. Мои друзья ходили в клубы, в походы, вообще… Они развлекались, жили полной жизнью. А я как папа Карло, между прочим. И зимой и летом. Летом еще на стройке, кстати, работал, чтобы принтер купить. Когда я закончил школу, я закончил и роман. Купил билет и отправился в Москву, бродить по издательствам.

— И?

— Рукопись отвергли. Это само собой.