детей с оружием в руках?

Девятое – я спрашиваю вас: одобряете ли вы, в случае необходимости, самые жестокие меры против небольшой кучки торговцев, делающих вид, будто сейчас не война, а мирное время, и использующих тяжелое положение в корыстных целях? Согласны ли вы, что наносящие вред делу победы люди должны лишиться головы?

Десятый и последний вопрос – я спрашиваю вас: согласны ли вы, что во время войны все должны иметь равные права на равную ответственность? Что бремя следует разделить поровну между богатыми и бедными?

Я задал вопросы, и вы на них ответили мне и себе. Вы – лучшая часть британского народа, и ваши ответы – это ответы народа. Вы сказали нашим врагам то, что они должны были услышать, чтобы у них не было никаких иллюзий и ложных идей.

Сейчас мы тесно сплочены с народом. За нами самый могучий союзник на всей земле – сам народ, и он полон решимости следовать к победе, что бы ни случилось. Он готов нести самое тяжелое бремя, лишь бы это привело к победе. Какая сила на земле сможет помешать нам достичь этой цели? Мы должны победить, и мы победим. Я сейчас стою перед вами не только как глава правительства, но и как представитель британского народа. Мы все – дети народа, сплоченные самым критическим моментом.

Мы торжественно клянемся, что будем делать в нашей жизни все, что только необходимо для достижения победы. Мы наполним наши сердца рвением и огнем – это то, что наш враг сделать не в состоянии. Никогда во время этой войны мы не позволим себе стать жертвой лживой жалости и лицемерной объективности, которые в истории человечества не раз губили самые великие государства. Когда началась война, мы обратили свой взор к народу и только к народу! То, что служит его борьбе за жизнь, – хорошо, и это нужно поощрять.

С горячим сердцем и холодной головой мы преодолеем нелегкие проблемы этой войны. Мы на пути к окончательной победе!»

Путешествовать в компании Шона Макгоуэна оказалось довольно удобно. Простодушный ирландец полностью взял на себя обеспечение неожиданного попутчика съестными припасами, что само по себе немаловажно, и если бы не обязательное употребление виски на завтрак, обед и ужин, то на жизнь можно было бы не жаловаться. Да, если бы не чертов виски… Видимо, его нужно пить с детства, чтобы находить в этом адском пойле не только особый вкус, но и извращенное удовольствие.

– Ты, Бонни, человек хороший, но к жизни совершенно не приспособленный! – Подвыпивший ирландец становился чрезмерно словоохотливым и начинал донимать французского императора занудливыми нравоучениями. – От своего полка ты отбился, оружие потерял, английский язык почти не знаешь. Прямо багдадский калиф, решивший переодеться и пойти в народ. А я, стало быть, твой визирь! Молчишь? Оно и правильно, молчи дальше.

По уговору с Шоном Наполеон изображал немого моряка, возвращающегося на свой корабль после излечения от тяжелейшей контузии. На нее, кстати, легко списывались любые странности в его поведении. У человека большой непорядок с головой, чего тут непонятного? Ирландец молчаливости француза не расстраивался, так как он нуждался скорее в собутыльнике и слушателе, а не в собеседнике, и собственные монологи его вполне устраивали.

– Вот знаешь, Бонни, какая между нами разница? Вроде мы с тобой оба служим русским, так? А эта разница есть, и она заключается в том, что ты служишь по приказу своего императора, а я исключительно по велению души. Душа у меня такая, понимаешь? Как увижу английский мундир, так все в ней переворачивается и хочется убивать. Да сиди спокойно, не тебя же убивать. Хотя, может быть, нужно и тебя. Молчишь? Вот и молчи.

Шон ненадолго остановил нескончаемый словесный поток, но только лишь для того, чтобы снять пробу с булькающей в котелке каши. Попробовал, сплюнул и недовольно поморщился:

– Ну и отраву приходится жрать, друг мой Бонни.

Наполеон опять промолчал, хотя идея набрать грибов в качестве приварка к изрядно опостылевшей овсянке принадлежала именно ему. Все хоть какое- то разнообразие.

– Так вот про различия, – продолжил ирландец. – Возьмем для примера твоего тезку – французского императора. Что мычишь, не тезка, что ли? А у вас разве можно имя от фамилии отличить? Вообще-то мне без разницы… Ну и вот, кто он есть, этот ваш Наполеон Бонапарт? А он есть существо вредное, вроде саранчи или таракана.

– Почему? – Император не выдержал и наконец-то нарушил молчание.

– Да потому что мне так думается! Ирландцы, друг мой, с самого рождения философы все до единого, и если ирландец что-то говорит, то так оно и есть на самом деле. Виски, кстати, пить будешь?

Где Шон брал это мерзкое пойло в столь больших количествах, для Бонапарта так и осталось загадкой. На одном из привалов, пока ирландец собирал хворост в лесу, император полностью обыскал их скромную телегу и не поленился перетряхнуть слежавшееся сено, но ничего не нашел. Зато оловянная фляжка в кожаной оплетке, болтающаяся у попутчика на поясе, каждый раз неизменно оказывалась заполненной под самое горлышко.

– Не будешь, значит, – вздохнул Макгоуэн. – И это плохо, потому как возбудит ненужные подозрения. А это нам нужно, а?

– У кого возбудит?

– У любого военного патруля.

– Их здесь нет.