тайной стражи. Интересов Империи он, конечно, не предавал, но и своих интересов не упустит. За ним и его человечками надо присматривать. И постарайся до подхода моих легионов подготовить обстановку для мирного исхода. Подумай, как использовать нашего старого знакомого Хони, для чего-то же мы подарили ему жизнь. Надо бы и в Калию заглянуть между делом, меня немного беспокоит этот случай с Вило Маренти.

— Я понял, господин, — склонил голову Джеби, — но кто будет охранять вашу жизнь без меня? Кругом полно врагов!

— Врагов моих сейчас больше на юге, чем здесь, поэтому отправишься на рассвете вместе с войсками, а потом вырвешься вперед. Люди тебе нужны?

— Нет. Одному проще и незаметнее пробираться по вражеской местности. Могу выехать прямо сейчас, зачем ждать рассвета?

— А на отряд Лепала не наткнешься?

— Хозяин… Мы столько раз охотились вместе.

— Хорошо. Как говаривал мой тесть, если пес кусается, значит, у него еще есть зубы! Чем быстрее ты попадешь в лагерь Пирона, тем надежнее! Помни, лучше один мертвый баран и один загубленный волчонок, чем гибель целого стада овец и целой стаи волков. Это мой наказ. А теперь в дорогу, и да хранят тебя боги пути.

Получив эти туманные напутствия, Джеби покинул шатер своего господина.

В лагере ронгов все, кроме дозорных и самого полководца, спали. Была середина ночи.

При дворе харотского царя внимательно следили за переменами в Ронгской империи. Сам царь Буца ежедневно выслушивал доклады советников, читал донесения шпионов и находил, что политическое положение его царства с каждым днем ухудшается и становится все тревожнее. Война с ронгами, как он и предчувствовал с самого ее начала, оказалась гибельной, безумной затеей. Последние сообщения о разорении ронгами Вахского царства и смерти Мигу, единственного по-настоящему серьезного противника Империи и союзника Харотии, подводили царя к невеселой мысли, что скоро та же участь постигнет его, если, конечно, не удастся заключить с ронгами мир, пусть и на самых кабальных условиях.

«О, как я был глуп, что поддался на уговоры вахских послов и поверил этому спесивцу Мигу, — упрекал себя царь, не находя места в роскошных покоях дворца в Лабаре и сжимая в ужасе руками свою всклокоченную, косматую голову. — Он сам погиб, а теперь и меня за собой потянет! Выступить против ронгов — какое безумство! Где была моя голова? Нет, этот Мигу застил мне глаза своими льстивыми речами и обещанием легких побед. Где они, победы? Где та слава, те богатства, которыми царь вахов через своих послов соблазнял меня? Нет их и не будет! Бедная моя голова… Бедная… Бедная… Долго ли ей еще держаться на моих плечах? Или, возможно, уже завтра я буду мертв? Кто мне ответит? Кто из моих советников? Кто знает будущее? Кто предскажет мне, что случится завтра, а что произойдет еще через неделю? Никто! Меня не обмануть! Я чувствую, я знаю, что гибну! И гибнет царство! И рушится трон отцов… Только чудо! Только всемогущие боги еще могут изменить направление полета стрел судьбы! О! Боги! Подскажите, что мне делать? Как бороться с ронгами? Как уговорить их, склонить к миру?»

Царь Харотии был еще молод — ему не было и тридцати лет, он не успел пресытиться властью и удовольствиями жизни, теперь же, вдруг ощутив непрочность своего положения, заметался в поисках спасения и от ужаса перед ронгами потерял голову раньше, чем этой голове и в самом деле стала угрожать опасность быть потерянной.

В столице Харотии Лабаре при дворе царя были собраны лучшие скульпторы, художники, поэты и музыканты страны. Буца любил роскошь, красивые вещи, славился как покровитель искусств и наук. Его гарем насчитывал около пятисот красавиц, собранных со всех городов и селений царства.

Увы, ни многочисленные жены и наложницы, ни льстивые речи придворных поэтов, ни чарующее пение и музыка не способны были развеять тяжелые думы царя. Буца перестал интересоваться охотой, танцовщицами и театральными представлениями, становился с каждым днем все задумчивее. У него участились припадки безудержного и, казалось, беспричинного гнева, наводившего ужас даже на ближайших царских сановников, за годы своей службы при дворе вроде бы уж привыкших ко всему. Часто Буца без всякого серьезного повода, просто усмотрев во взгляде какого-либо придворного недостаточное трепетание и почтение, с истеричным криком: «Хватайте его! Это ронгский шпион!» бросался на беднягу с кинжалом или тут же, не месте, приказывал страже заколоть или ослепить человека, вызвавшего подозрение. Порою, пытаясь найти выход своему гневу и страху перед ронгами, Буца выхватывал из ножен меч и, уже не разбирая, разил им направо и налево всех, кто попадался ему под руку.

Лицо царя, холеное и красивое в спокойном состоянии, при таких припадках наливалось кровью, глаза становились мутными и безумными, белая пена выступала на губах — и в страхе разбегалась дворцовая челядь, причитая, что царем вновь овладели демоны безумия.

И в это утро, как и в предыдущие дни, ничто не предвещало улучшения царского настроения. Уже после обильного завтрака Буца сделался мрачен и с холодной яростью в глазах выслушивал льстивые нашептывания придворных и чересчур, пожалуй, жизнерадостные доклады советников о военных действиях против ронгов и о положении царства.