понимает? – Браун обернулся с сухощавому. – Или как вот эти… манекены, – показал подбородком на бюргера с супругой.

– Я… понимаю… – он со страхом обнаружил, что ему действительно трудно говорить, будто горло забито заскорузлой кровью. – Что происходит? Что вы хотите…

– Нет-нет-нет, – Браун поднял руки, – не следует задавать много вопросов, тем более отвечать на них не имеет смысла. Вы все увидите собственными глазами… гм, коллега, что ли… да, коллега. Позаботьтесь, чтобы он все видел собственными глазами, – повернулся он к сухощавому, – а то я знаю ваших пильщиков – кромсают движителей без разбору.

Заключенный хотел что-то еще спросить, но петля крепче сдавила горло. Браун со свитой вновь передвинулся к бюргеру и его жене.

– Почему сработали неаккуратно? Я предупреждал Харви!

– Господин Освальд не присутствовал на их приготовлении, – на этот раз отозвался другой, с тонкими усиками. – Мы легко исправим, не извольте беспокоиться, господин Браун.

– Запакуйте их поплотнее, на случай если Президент захочет пожать руки отважным покорителям межзвездного пространства, – свита сдержанно захихикала. – Да, мне говорили, есть еще девочка. Где девочка? Почему нет девочки? – Браун завертелся на месте, будто эта самая девочка могла скрываться за его спиной.

– Ее инструктируют, господин Браун, – сказал сухощавый. – В отдельном помещении.

– Пойдемте туда, – Браун так стремительно надвинулся на стоявших, что те чуть успели расступиться, давая ему дорогу. – Я сам хочу увидеть. И цветы! Цветы это главное!

Все чуть ли не побежали за широко шагающим Брауном, лишь тонкоусый на секунду задержался, подавая знаки людям в противогазах.

Их вновь потащили словно бешеных собак на бойню. Стальная проволока глубже врезалась в горло, и в какой-то момент заключенный вдруг понял, что не может больше дышать, но удушья не наступало.

Через собранную из огромных круглых звеньев трубу, обтянутую белой тканью, их довели до люка в закругленной стене из грубых листов железа с клепками и потеками ржавчины. Внутрь втащили бюргера и его жену, которые, после того как смирно проделали весь путь сюда, вдруг стали упираться, размахивать руками, дергаться, будто почувствовали исходящую из люка угрозу.

Когда пришла его очередь, заключенный увидел наклонный коридор, ведущий сквозь железные недра непонятного сооружения. Коридор заканчивался винтовой лестницей, уходящей вверх, где клубился белесый туман, и вниз, в непроницаемую темноту.

– И как его готовить? – спросил голый по пояс толстяк, чьи чресла опоясывал резиновый фартук, а брюхо, грудь и предплечья столь густо покрывали татуировки, что тело казалось синим, как у покойника. – Обычно или имеются особые распоряжения?

– Обычно, – глухо донеслось из-под противогаза одного из сопровождавших, но второй толкнул его локтем:

– Ты чего? Забыл? Главный сказал оставить ему башку.

Толстяк в фартуке отвернулся от помеси больничной койки и увеличенного до чудовищных размеров бритвенного лезвия, почесал со скрипом затылок:

– Башку, говоришь? А если сюда заг-астронавты забредут? Для них башка с мозгами самое лакомство. Полезут доставать, порвут шланг центрального движителя, давление черного масла упадет – пиши пропало. Ничего не соображают яйцеголовые.

– Ты много соображаешь, – сказал второй сопровождающий. – Делай как приказано.

– Смотреть будете? – толстяк несколько раз поднял и опустил рычаг, в результате чего огромное лезвие падало на койку и поднималось. – Вы к такому зрелищу привычны? Ну, как пожелаете, кладите его в «прокруст», – он показал на койку.

Заключенный ощутил, как у него исчезла воля к сопротивлению. Он был куклой, которую дергали за веревочку, заставляя покорно снять с себя петлю, стянуть полосатую робу, подойти к койке, которую толстяк в фартуке почему-то назвал «прокрустом», улечься на нее, раскинув в стороны руки и вытянув ноги.

– Молодец, – похвалил толстяк в резиновом фартуке, – так держать. Эй, а вы чего там стоите? Подхватывайте конечности.

Он налег на рычаг. Раз-два, раз-два, раз-два.

Заключенный ничего не почувствовал. Не почувствовал даже тогда, когда опустилась цепь с крючьями, которые толстяк вонзил ему под ребра, не почувствовал стальные наконечники штуцеров, вставляемые в обрубки рук и ног, не почувствовал, как его вздергивают на крючьях, а потом опускают еще ниже, туда, где плавал огромный черный маслянистый шар, с которым его соединяли трубки. Множество других тел окружало шар, даже не тел, а торсов – без рук, без ног, без голов.

Голова имелась только у него.

Но когда он попытался закричать, ни единого звука не вырвалось из глотки.