Голос явно не принадлежал похитителю, звонившему вчера несколько раз — тембр иной, и чувствуется акцент, глубоко-глубоко упрятанный… Но это ничего не значит. В туннеле переговоры тоже вёл кто-то другой.

Проклятая железяка загружалась бесконечно и томительно. И это стало пыткой. Почти такой же мучительной, как недавний визит в полицию.

Тот визит обернулся адом. Вообще-то и в нормальном состоянии общение с полицией райского наслаждения не доставляет. А уж в её тогдашнем…

Она почти не понимала, что делает, и все поступки за неё совершала какая-то другая женщина — находившаяся в том же теле, но другая. Другая отвечала на вопросы Кривецкого и ещё двоих людей, ни имена их, ни звания в голове не отложились. Другая не сумела написать заявление о похищении — они сочинили сами и дали на подпись. Пришлось подписывать ещё много бумаг — другая рисовала на них Светину подпись, не читая, она не умела читать, буквы и слова прыгали перед глазами и сливались в бессмысленную абракадабру. Лишь на пару мгновений Света перехватила управление на себя, успела возмутиться строчками о двух инъекциях «неизвестного мне наркотика», но спорить сил не было, а другая уже выводила автограф.

Самое страшное — она не помнила, что говорила людям в штатском и людям в погонах. Зрительные образы в голове задержались, но звукоряд отсутствовал.

Потом её куда-то везли на машине, опять на заднем сиденье, и она отключилась. Потом — сразу, без перехода, — был кто-то в белом и шприц, медленно наполнявшийся венозной кровью. Потом, как-то сразу после шприца, она очутилась дома, раздираемая противоположными стремлениями: упасть и уснуть, а ещё лучше умереть и не спать и дождаться звонка от Кривецкого. Она умудрилась и исхитрилась сделать и то и другое разом: спала и видела сон, что ждёт звонка. Несколько часов полусна, полубреда. Потом зазвонили телефоны, и во сне, и наяву. Сразу оба.

Компьютер наконец-то загрузился. Почтовый ящик порадовал десятком новых писем: сплошь ерунда, типа, «Пользователь Имярек добавил Вас в друзья», но одно выделялось незнакомым адресом и темой, написанной капсом: ВАЖНО!!

К важному письму был прицеплен видеофайл.

Она долго медлила. Гораздо дольше, чем загружался компьютер. Она боялась. Боялась увидеть и услышать что-то очень страшное, такое, о чём даже думать себе запрещала…

Потом всё-таки пустила файл на воспроизведение.

На экране появился Кирюша. Живой. На вид целый и невредимый. Несколько секунд смотрел молча в камеру, потом заговорил:

— Мама, я очень скучаю! Дядя… очень хороший, у него много игрушек, и он обещал мне железную дорогу, маленькую, но настоящую, там пассажиры очень маленькие, но живые. И машинист! Машинист на паровозе живой и гудит. Но я всё равно скучаю. Когда ты придёшь? Ты обещала, что скоро придёшь, и не идёшь. Дядя… сказал, у тебя дела, но ты приходи скорее, ладно? Здесь хорошо и весело, но я скучаю. А ещё дядя… сказал, что мой папа мог не совсем погибнуть и, может быть, он…

Запись оборвалась на полуслове. Файл закончился.

Она просмотрела снова. Внимательно. Ловя каждый звук, каждое мимическое движение. Заметила, что Кирюша трижды произнёс «дядя», и каждый раз наблюдался небольшой скачок и звука, и изображения. Кирюша называл имя… И кто-то его вырезал.

Но это не важно… Гораздо важнее, как произносит Кирюша раскатистое «р»: дорррога, — ему совсем недавно поставили «р» у логопеда… И как топорщатся его вихры, плохо поддающиеся расчёске…

По щекам катились слёзы, крупные, как горошины. Света не вытирала их. Не важно… Кирюша жив. Вот главное.

«Был жив, когда снимался ролик», — уточнил холодный голос, похожий на голос Виктора.

Она убила бы его, если бы могла дотянуться.

Лихорадочно полезла в почту: письмо пришло два часа назад. Сунулась в свойства видеофайла: автором ролика оказался «неизвестный пользователь», дата создания — нулевое число нулевого месяца нулевого года, время — 00.00.

Когда позвонил Кривецкий, Света смотрела ролик в восьмой или девятый раз. И рыдала во весь голос.

Кемп занимался важным делом, даже двумя важными делами одновременно: во-первых, сочинял прощальную записку для Марии; во-вторых, ждал, когда его придёт убивать похититель Меча.

С запиской не заладилось. Де Шу не любил расставаться лицом к лицу, терпеть не мог наблюдать за слезами, соплями и истериками. Прощальное письмо — это красиво и стильно, если найти правильные слова… Но слова, увы, пока не находились. Он скомкал и сжёг в пепельнице три черновика и подумал: может, это судьба? Возьмёт Марию с собой, покидая Питер, расскажет о себе всё, придумает с ней жизнь… Потом разозлился: что за сопли в сиропе? Правило есть правило: новая жизнь — новая женщина. Точка. Обсуждению не подлежит.

И судьба тут ни при чём — просто слишком долго жил среди челов другой языковой группы, только и всего. Де Шу набросал прощальное письмо на французском, одобрительно цокнул — получилось достойно. Перевёл на русский… звучит похуже, но сойдёт.

Положил на видное место перевод, скомкал французский оригинал…

Зазвонил мобильник. У Кемпа немедленно мелькнула шальная мысль: вдруг вор узнал как-то секретный номер? Но нет, звонил Джу, усатенький