– А разве воспитанница Аль Абара может быть иной? – задумчиво приподняла я бровь. Потом невольно улыбнулась, представив, как мы уже не первый год женаты, сидим за ужином, обмениваясь новостями.

У него свои тайны, у меня… свои. И обоим друг о друге многое известно… из других источников.

– Вы очень мило улыбаетесь, – наклонился ко мне князь, разбив видение. Взял мои ладони в свои, поднес к лицу. – Очень жаль, что мы не встретились при более благоприятных обстоятельствах.

– Возможно, мне – тоже, – попыталась я отстраниться, буквально оглушенная столь резкой переменой темы разговора.

Князь моей попытки словно и не заметил, продолжая удерживать ладони у своего лица. Прикосновение было чуть колючим, но этот момент только добавлял какой-то искренности всему происходящему.

Искренности и… реальности.

– Пройдет несколько дней, и все закончится… – Его дыхание ветерком скользнуло по руке, вызвав невольный озноб. – Но не для меня…

– Князь! – Моя попытка возмутиться его действиями была слабой.

Я не хотела…

Я не хотела, чтобы он меня отпускал!

– И вот тогда я произнесу те слова…

Он замолчал сам. Экипаж повело в сторону – мы въезжали в парковую зону перед домом, а спустя пару минут остановился, окончательно разрушая эту странную иллюзию.

Я и… он…

Прежде чем открылась дверь, князь успел на мгновение прижать мои ладони к своим губам и… наваждение растаяло, оставив с горькой действительностью. Пройдет всего лишь ночь, и исчезнет даже тень надежды…

Даже той, которой уже не было.

В холле нас встречал Петро. Как-то недовольно зыркнув на князя, бросился ко мне:

– Анастасия Николаевна, матушка уже заждалась! У нас…

– Знаю, – перебила я, ловя себя на том, что хочется просто уткнуться носом ему в грудь и поплакать. Как маленькой. – Как Лала? Ты был у нее?

– Был, – как совсем недавно Северов, прихватив меня за руки, кивнул Петро. – Уже встает, разрешили ходить. Через несколько дней будет дома. – Когда князь поднялся по лестнице, оставив нас внизу одних, продолжил: – Елизавета Николаевна встревожена. С двери глаз не сводит, вас ждет.

Я резко выдохнула, опустив на мгновение взгляд. О себе я подумала, а вот о матушке… Она же прекрасно понимала, что не просто так я узнавала имя горничной Юлии Вертановой. Да еще и отправляла вестника…

– Нет у меня для нее добрых известий, – твердо посмотрев на Петро, произнесла я. – Неужели она не знала?! – вырвалось стоном.

Кажется, Петро понял, о чем именно я говорила.

– Время тогда было тяжелое, – как-то… весомо сказал он, став той опорой, которой негласно являлся для нас всех. – Много умерло, много сиротами осталось. Сначала не о том думали, а как согреть да накормить. Елизавета Николаевна не всегда домой ночевать возвращалась, все при детях да при детях. А уж вы совсем тяжелой были, угасали прямо на глазах. А потом, когда чуть полегчало, беспомощной, как младенец. – Он вздохнул… Тяжело, натужно… Словно готовил. – А чуть позже письмо пришло из степи с гонцом. А там всего одно слово: погибли. От кого – я не знаю, но матушка долго плакала.

– Прости, – повинно опустила я голову. – Но это так несправедливо…

Вот и все! Ее молчание объяснялось совсем просто… Нельзя сказать того, о чем не знаешь. Или… уверен, что не знаешь, как было в моем случае.

Кто – я, она, возможно, и догадалась, а что касалось остального…

Теперь с мысли сбил Петро.

– Справедливо будет, когда вы узнаете, кто и почему такое с ними сделал, – отпустив мои руки и подтолкнув к лестнице, ответил он. – Я матушке скажу сам, а вы постарайтесь не показывать вида.

И он тоже был прав! Не только в том, что, не забывая о мертвых, мы должны были думать и о живых, но и в том, что касалось справедливости. Той самой, на которую вскользь намекнул князь, говоря о разных задачах и разной степени влияния.

Переоделась я быстро – Светлана ждала в комнате, – но, когда спустилась в гостиную, князь находился уже там, приветливо разговаривая с той самой Розалией.

Девушка скромно улыбалась в ответ и была похожа скорее на угловатого подростка, не знающего, куда деть руки, чем на воина, уже успевшего если и не спасти мне жизнь, то хотя бы избавить от серьезных проблем.

– А вот и она! – воскликнула матушка, довольно поспешно направляясь мне навстречу. – Это моя вина, – чуть слышно шепнула, приобняв меня за плечи.

– Нет! – тихо, но твердо отозвалась я со всей нежностью, на которую была способна, касаясь губами ее щеки. – Я люблю вас, матушка, – добавила я, чувствуя, как она вздрогнула. – И повторила, чтобы уже никаких сомнений: – Люблю!