смотрела на меня. Увиденное удивило меня по двум причинам, впрочем, не сказать чтобы неприятно. Во-первых, Антония Сафэйра выглядела старше, чем я ожидала. Правда, я быстро поняла почему. По рассказам Андре я привыкла думать о ней как о четырнадцатилетнем подростке. Однако Антонии уже шел шестнадцатый год; в этом возрасте девушку ее происхождения нередко выдают замуж. К тому же одни взрослеют раньше, другие позже, как с физиологической, так и с психологической точки зрения. Антония была скорее из ранних. Не говоря уж о том, что трудно оставаться ребенком после того, что произошло с ней за последнее время. Тут и десятилетний бы повзрослел.

Второе приятно удивившее меня наблюдение заключалось в том, что девушка совсем не была похожа на человека, которого опаивают средствами, воздействующими на психику. Ее кожа была нездорово бледной, под глазами залегли круги, но взгляд был совершенно осмысленным, а осанка – прямой. Антония была худенькой девочкой не слишком высокого роста, то есть обладала довольно хрупким телосложением, но вот на лице читался характер. Вздернутый носик, тонкая линия упрямо сжатых губ, острый подбородок и впечатляющие темно-серые глаза. И чертенята, сдерживаемые своей хозяйкой на дне этих глаз, не обещали в данный момент мне как представительнице монастыря ничего хорошего.

Как я и ожидала, дверь позади меня даже не думали закрывать, так что я заговорила с пленницей как ни в чем не бывало.

– Добрый день, сестра. Я принесла тебе немного еды.

Серые глаза недобро сверкнули.

– Я тебе не сестра, – огрызнулась Антония, демонстративно отворачиваясь к окну.

– А, должно быть, ты не монахиня, – наивно интерпретировала ее слова я. – Я тоже пока еще только послушница.

Девушка, не оборачиваясь, безразлично передернула плечами. Я аккуратно поставила поднос на стол.

– Наверное, ты плохо себя чувствуешь, раз не выходишь к общей трапезе? – продолжала щебетать я, расставляя посуду на столе, но только очень медленно. – Сегодня еда очень вкусная и полезная, надеюсь, после нее тебе станет лучше. Я тут совсем недавно и сразу начала работать на кухне. Может, пока и не всегда хорошо получается, но ты не волнуйся, мясо не я тушила, а сестра Белария. А если я неправильно к тебе обратилась, так ты не сердись. Я думала, тут всех сестрами называют.

Хлеб перекочевал на стол, тарелка с мясом пока еще находилась у меня в руках. Антония все-таки обернулась и уставилась на меня как на ненормальную. В ее глазах читалось некоторое недоумение по поводу моей болтливости в сочетании с желанием чем-нибудь в меня запустить, дабы заставить заткнуться, а заодно сорвать на мне собственную злость. Да, характер налицо и умение сдерживать собственные эмоциональные порывы – тоже, пусть и не полностью. Думаю, мы с ней сработаемся.

– Песенка такая вспоминается… – Моя болтовня успела слегка утомить охранницу, и та теперь следила за разговором (точнее сказать, монологом) вполуха.

безмятежно напела я, ставя на стол горячее блюдо.

Глаза Антонии широко раскрылись. Теперь она не сводила с меня пытливого взгляда. Еще бы, ведь эти стихи когда-то давно сочинила она сама. И показывала их только отцу да еще одному человеку.

– Откуда такая песенка? – с деланым безразличием спросила она.

Безразличие вышло не очень натуральным, но у охранницы не было причин выискивать подвох, так что она не насторожилась. Вышло бы куда хуже, если бы Антония бросилась ко мне и схватила за грудки с воплем: «Откуда ты знаешь эту песню?!» Такой риск присутствовал, но девушка молодец, сумела сориентироваться.

– Спел когда-то один знакомый, – прежним беззаботным тоном ответила я. На подносе теперь оставалась только чашка с компотом. – Он много стихов знает, даже лично с некоторыми поэтами знаком. Если ему стихи нравятся, сам разыскивает авторов, встречи назначает. В общем, суетой живет. То ли дело наша монастырская жизнь – тихая, спокойная, – благочестиво завершила свою речь я. – Ой, а что это у тебя за цветок тут растет?

Я подошла к чахленькой герани, торчавшей из темно-коричневого цветочного горшка. Над длинным и почти голым стеблем красовалось несколько светло-розовых цветочков. Земля в горшке прямо расплывалась от обилия влаги и была какого-то странного оттенка.

– Какая прелесть! – восхитилась я, склонившись над совершенно невзрачным растением. И, почти не размыкая губ, добавила: – Готова поспорить, этот цветок совершенно не страдает от нервных расстройств.

Поставив рядом с геранью чашку, якобы прихваченную сюда случайно, я многозначительно взглянула на жидкость, перевела глаза на Антонию, после чего, пожелав приятного аппетита, удалилась из комнаты.

Поскольку на выздоровление Полинарии требовалось время, с этих пор еду Антонии приносила я. Монахини, охранявшие ее комнату, известили мать настоятельницу о том, что общение со мной положительно влияет на девушку. Поэтому я получила возможность появляться в ее келье достаточно часто, хотя, разумеется, вероятность того, что каждое сказанное нами слово внимательно слушают, была высока. И тем не менее такая система общения в сочетании с определенной долей сообразительности позволяет передать по-настоящему важную информацию и без помощи слов.