Мне было слышно, как они болтают и шутят насчет Полли Николс, с которой расправились на этом самом месте. У старины Джека был очень женский, визгливый смех. Небось этим он перед газетчиками не хвастался. И все это время я нависал над ним с моей любимой чинкуэдой, надежно зачерненной, чтобы клинок не блестел, и готовой испить крови. Тут он показал мне свой кинжал. Тот еще не был отмыт, и кровь запеклась на нем толстой коркой.
Если бы Шеви не была так поглощена рассказом, она бы обратила внимание, что, хотя из комнаты по-прежнему доносился шум, шуточки агентов смолкли, зато прибавился гулкий стук, который никак не походил на ритмичный долбеж популярной музыки из телевизора.
– Как только он вытащил свой собственный нож, обычный хирургический скальпель, я метнулся сверху и распорол его от шеи до паха. Чистый получился разрез, прямо как в анатомическом театре. И он повалился на землю, как самый обычный тюфяк – никакой особой силы, никаких примечательных последних слов. Девка, конечно, преисполнилась благодарности и упала на колени, величая меня «ваша милость». Знаю, мой мальчик, мне следовало убить и ее тоже. Но на улице было темно, а лицо у меня было вымазано сажей, так что я просто сказал ей: «Передай своим подружкам, что Лондон наконец избавился от Кровавого Джека», и позволил убежать домой. Тут я, конечно, дал слабину, но в тот момент я был настроен к миру весьма дружелюбно. И вдруг – что такое? Слабый стон с мостовой. Малыш Джеки все еще дышал. Ну, да это ненадолго, сказал я себе и принялся за работу. Прежде чем испустить дух, Джек успел сознаться в девятнадцати убийствах, и даже с некоторым блеском в глазах. «Девятнадцать?» – переспросил я. – Только в этом году их было уже два». И после этого его сердце встало.
Райли судорожно вздохнул.
– Тогда-то я и понял, что Альберт Гаррик – сущий дьявол.
Дверь ванной внезапно содрогнулась, как будто об нее с силой шмякнулось чье-то тело. Грохот заставил Райли очнуться. От следующего удара дверь сорвало с петель, и она рухнула внутрь ванной, придавленная бесчувственной тушей агента Даффа.
В проеме показалась темная фигура, тут же легко проскользнувшая в ванную.
– Оранж? – окликнула Шеви и тут же поняла, что, хотя появившийся человек имел отдаленное сходство с агентом ФБР, это был не он.
Райли глянул в жестокие, мертвые глаза пришельца.
– Нет. Это мой наставник. Теперь вы понимаете?
Альберт Гаррик, рисуясь, встал перед Шеви и отвесил ей глубокий поклон.
– Альберт Гаррик, иллюзионист из Вест-Энда и наемный убийца по совместительству, к вашим услугам, юная леди. Спустился по каминной трубе, чтобы лично вам представиться.
Когда он кланялся, капля чьей-то чужой крови сорвалась с его носа, попав Шеви на лоб, и ее до самого сердца пронзил ужас, который она едва сумела сдержать.
– Теперь я понимаю, – сказала она.
6. Викториана
Альберт Гаррик ходил в учениках у Великого Ломбарди более десяти лет, и за это время маленький итальянец сделался для осиротевшего мальчика кем-то вроде второго отца. Но юный Альберт никогда не забывал своего истинного родителя, который пошел ради него на убийство, и прошло много лет, прежде чем его отпустили ночные кошмары об эпидемии холеры в Олд-Найчоле, так что он перестал со страхом высматривать пятна сухой кожи у себя на локтях или вглядываться в зеркало, пытаясь понять, не запали ли у него глаза.
Ломбарди заставлял его много работать, но не свирепствовал сверх меры и ни разу не ударил его, разве только парень и в самом деле заслуживал наказания. Они изъездили вдоль и поперек всю Англию, выступая в разных театрах, а однажды даже переправились на пароме из Дувра в Булонь и далее отправились в Париж с летними гастролями «Итальянского театра», где интермедии Ломбарди были вплетены в уличные сценки из оперы Верди. Ломбарди каждый вечер рыдал от восторга за кулисами до последнего акта и частенько повторял юному Альберту, что считает работу с Верди коронным завершением своей сценической карьеры.
«Всю свою жизнь я провел в поисках истинной магии, – сказал он несколько лет спустя, умирая от чахотки в их каморке в Ньюкасле-апон-Тайн. – И я нашел ее в музыке Верди, этого величайшего из итальянцев. Dio lo benedica[13]».
Той же ночью Ломбарди скончался, вынудив своего ученика выйти вечером на подмостки вместо него. Тот вечер не принес ему всемирного успеха, однако большинство голубей выжило, что в итоге поощрило юного Альберта взять себе сценическое имя Ломбарди и продолжить дело своего наставника.
Гаррик унаследовал не только ангажемент учителя, но и его ассистентку. Сабина была самым экзотическим и прекрасным существом, которое Альберту довелось видеть, и он был влюблен в нее с того самого дня, когда впервые увидел, раскрыв рот, как она выходит живой и невредимой из стилизованного под египетский саркофаг ящика, распиленного Ломбарди надвое.
И теперь, в «Гарден-Отеле», едва взглянув на Шеврон Савано, Гаррик вдруг ощутил отголосок своей страстной юношеской любви.
«Как она похожа на Сабину», – думал Гаррик, не сводя глаз с девушки.
