Прочли благодарственную молитву.

– Спасибо за ужин, абба.

– Спасибо тебе, что выбрал время… Джейкоб, я не лукавил. Не принижай свою работу. Полицейский – древнее призвание. Помнишь главу на твоей бар-мицве? Шофтим ве-шотрим.

– Судьи и смотрители. Может, стоило пойти в юристы? Был бы повод похваляться: мой сын вершит правосудие в Верховном суде.

– Я горжусь тобой, какой ты есть.

Джейкоб промолчал.

– Ты ведь это знаешь, правда?

– Конечно, – сказал Джейкоб.

На его памяти отец впервые отозвался о его работе хоть как-то – плохо или хорошо. В их семье не принято было навязывать профессиональные предпочтения, но полицейская стезя не вызывала восторга. Джейкоб полагал, что его выбор, как и утрата веры, отца огорчал.

Сейчас от этого взрыва искренности Джейкоб поежился и сменил тему:

– У меня к тебе вопрос. Я вот задумался о том, что «справедливость» и «милосердие» – однокоренные слова. Цедек и цдака.

– Это верно для несовершенного мира.

– Что? А понятнее?

– То, что мы называем справедливостью, сотворено людьми, а поскольку мы сами по определению твари, все нами созданное несовершенно. Между судом Божьим и человеческими потугами к нему приблизиться огромное различие. Можно сказать, коренное. Человеческая справедливость, как и всё в этом мире, неизбежно отвечает нашим запросам и соответствует нашим возможностям. В некотором смысле она противоположна истинной справедливости…

Джейкоб слушал вполуха – отец перешел на речитатив. В том, что Сэм раввин, а Джейкоб – коп, имелась своя логика. Сказать, что его выбор профессии был сделан в противовес отцовскому неземному мировоззрению, слишком просто. Однако ребенка, корпевшего над светскими и религиозными книгами, манила работа не для белоручек.

– …Что в этом мире воспринимается как противоположное – например, справедливость и милосердие, – в сознании Бога едино – разумеется, это образно, – и это, кстати, соотносится с вышесказанным о диалектической истине…

Джейкоб понимал мамино стремление скрыться. У нее бегство в конкретность было буквальным: он помнил бурую глину у нее под ногтями. Подсыхая, глина отшелушивалась маленькими полумесяцами. Помнил крохотный хаотичный космос в бельевом шкафу и кладовке, безуспешно ожидавший дня, когда мать приведет в порядок дом и себя. Потеряв терпение, Джейкоб сам брался за пылесос.

Плоть от плоти отца и матери, не отец и не мать – явление частое и все равно загадочное.

Сэм вздохнул:

– Опять я заболтался.

– Нет-нет…

– Я же вижу.

– Что ты видишь?

– Ты улыбаешься.

– Я не могу улыбаться от счастья?

– Я хочу, чтобы ты был счастлив, – сказал Сэм. – Для меня нет большей радости. Однако я подозреваю, что улыбаешься ты не поэтому.

– Ты в своем духе, абба.

– А в чьем еще мне быть?

Джейкоб рассмеялся.

– Во всяком случае, хорошо, что на этом свете нет истинного суда. Никто не выдержит пристального Божьего взгляда. Любой растает, как воск на огне.

– Ну, мне как-то неохота думать о том, что меня ожидает после смерти, – сказал Джейкоб.

– Мне казалось, ты в это не веришь.

Обманутый легкостью фразы, Джейкоб не сразу уловил ее подтекст.

– Я сам не знаю, во что верю, – ответил он.

– Для начала неплохо, – сощурился Сэм. – А теперь я соберу тебе гостинчик.

Он переел: снились мучительно яркие, почти осязаемые сны. Снова сад, и снова Мая, и он рвался к ней, а она была неуловима, и он оставался пожизненным узником страсти.