Насчет окон второго этажа Джейкоб ошибся. Их не забыли закрыть. Их, как и лестничные балясины, расстреляли. По сути, дом превратили в тир. Пулевые отверстия, исконопатившие стены и потолки, в размерах варьировались от оспин, оставленных мелкокалиберной винтовкой, до громадных пробоин от дробовика, обнаживших водопроводные трубы. Урон казался бессистемным – одни комнаты целехоньки, другие превратились в руины, – однако усердие, с каким разрушали дом, свидетельствовало о некоей болезненной одержимости.

Все это чем-то напоминало жилище Фреда Перната в Хэнкок-парке. Неприветливость обоих домов выдавала потаенное мужское стремление возродить, так сказать, жизнь в сдохшем генераторе.

Дом – организм, который можно уморить разными способами. Фред Пернат предпочел удушение – перекрыл кислород и свет, спровоцировал ожирение сердца. А вот Эдвин Черец неуклонно стирал грань между внешним и внутренним.

Здесь тоже не было семейных фотографий на стенах. Джейкоб счел это за благо – иначе рано или поздно их разнесли бы в клочья.

– Реджи часто приезжал домой? – спросил он.

– Когда бывал на мели, Хелен его привечала. – На лестнице Черец запыхался. – После ее смерти я это прекратил.

– Давно это было?

– В сентябре четыре года. Мягкотелая была женщина.

– Он больше не приезжал?

– Заявился после похорон – вынюхивал, нельзя ли чего слямзить и продать. Я его выставил и с тех пор не видел.

На втором этаже подошли к двери, присохшей к косяку – так давно ее не открывали. Черец саданул плечом; дверь распахнулась, качаясь на петлях.

– Покои маленького принца.

Маленький принц, которому сейчас перевалило бы за сорок, некогда был мальчишкой. Джейкоба пробрал озноб. Самая обыкновенная мальчишечья комната. Одеяло с узором из гоночных машин, как будто жильцу навеки девять лет. Учебники, гибкая настольная лампа, музыкальный центр для дисков и кассет.

Никаких самодельных чучел.

Или коллекции ножей.

Ничего зловещего, и оттого впечатление еще более зловещее.

Что пошло не так?

Когда это случилось? И как?

Пара-другая вещей намекала на зрелость жильца. Голая женщина – афиша ретроспективы Эгона Шиле в Тейте[50], криво приклеенная к стене пожелтевшим скотчем. В рамке диплом Оксфордского студенческого художественного общества – первое место за рисунок «Быть безбашенной».

Эдвин Черед взял со стола выпускную фотографию:

– А вот и принц собственной персоной.

В море крахмально-белого и траурно-черного юный Реджи Черед был как затравленный зверек: взмокший лоб, взгляд ищет, куда бы скрыться.

– Зря мы его послали в Оксфорд. У него там не было шансов. – Черед бросил фото на стол. – Ладно. Что собираетесь делать?

Джейкоб достал камеру и переснял фотографию. Вышло размыто. Он попытался еще раз. Лучше.

– Я надеялся, вы дадите отправную точку. Скажем, последний адрес.

– Не было у него адреса.

– Но где-то он жил.

– Не ведаю. Туда-сюда шастал.

– Он работал?

– Ничего солидного. Хватало только на прокорм. За мой счет. Кажется, служил курьером, когда уж совсем приперло. А ведь я предупреждал. Он отправился изучать право. Посреди второго триместра вдруг извещает: мол, желает переключиться на изобразительное искусство. Разумеется, этот каприз я запретил. «Иначе до самой нашей смерти он будет сидеть у нас на шее», – сказал я. Так и вышло. Потеха, как Хелен его защищала. Уж она знала, на каких струнах играть. «Мальчик заблудился, Тедди». – «Так пусть возьмет карту». Через неделю он звонит: опять передумал – хочет заниматься историей искусства. «Чудесно, – радуется Хелен. – Станет профессором, очень престижно». Видите, как меня облапошили. Внушили, что это такой компромисс. – Черед покачал головой. – Наверное, они сговорились. История, мать его, искусства… Но и тут он даже до выпуска не дотянул. Вскоре ему приспичило расширить горизонты. Куча денег на учебу, на краски-кисточки. Полгода в Испании, полгода в Риме. «До каких же пор?» – «Он ищет вдохновения». А я тут – как неандерталец какой. Но ваза с фруктами останется вазой с фруктами хоть в Париже, хоть в Берлине, хоть в Нью-Йорке.

– Он бывал в Нью-Йорке?

– Не спрашивайте. Я ни черта не знаю. Может, и в Тимбукту бывал. Не ведаю.